Он с удовольствием позволил увести Кеннаг в другое место и последовал за братьями на повечерие. Она здесь чужая в отличие от него. И аббат Сигегар был так весел и добр, что приготовленные Элвином слова так и остались непроизнесенными. Поговорить можно и утром, когда он отдохнет в тепле и покое, подальше от соблазнительного тела Кеннаг ник Битаг.

Интересно, верны ли легенды, согласно которым Спаситель побывал здесь до своего распятия и воскрешения? Элвин надеялся, что верны. Мысль о том, что он стоит там, где, возможно, некогда стоял Христос, грела его.

Недди одиноко стоял у церкви, прислушиваясь к невыразимо чистым голосам братьев, восхваляющим Бога. Он знал, что может войти туда. Знал и то, что ему не будут рады. Его присутствие уже само по себе повергнет в ужас этих милых монахов. И еще Недди надоело присутствовать, оставаясь невидимым. Подслушивать неинтересно всегда, а сейчас, когда он мог проявить себя без особого напряжения, особенно.

Но куда бы он ни пошел, чтобы быть с людьми, чувство одиночества все равно не оставило бы его. Недди уже заметил, как мощно подействовало это место почти на всех его спутников. Кеннаг почти полностью игнорировала его, когда взгляд ее зеленых глаз устремился в сторону столь же зеленого Тора. Элвин думал только о том, как присоединиться к братьям. Рататоск, Валаам и Ровена не проявили к Гластонбери особого интереса, но что взять со зверей. Их притягивает другое, их натуры тянутся к более обыденному.

Некоторое время Недди посидел с Кеннаг, глазевшей на не столь уж далекий холм после ухода Кабала. Он попытался вовлечь ее в разговор, но она, оставаясь неизменно вежливой, отвечала односложно и даже не заметила, когда Недди, выразительно вздохнув, поднялся, чтобы уйти.

От домика для гостей он поплелся к церкви, где и слушал теперь пение монахов. Валаам счастливо дремал в деревянном сарае, Ровена свернулась у него под боком. Рататоск была дневной тварью, если только необходимость не требовала другого, и Недди понятия не имел, куда она исчезала с наступлением темноты.

Недди стало очень-очень жалко себя.

Жалость к себе и злость испугали его, поднявшись совершенно неожиданно. Он поморгал, заталкивая чувства подальше, грудь поднялась и опустилась вместе со вздохом, который не был вздохом. После встречи с Кеннаг Недди чувствовал себя более… живым. Его несуществующий рот дрогнул при этой мысли. Но проклятие, так ведь и есть. Он думал — думал! — чувствовал и говорил чаще, чем за…

За очень долгое время.

Каким он был, когда был живым? Почему это место — как и королевская резиденция в Калне — казалось таким знакомым? Он заранее знал, где именно находятся Тор, аббатство, спальня братьев, домик для гостей. Упиваясь жалостью к себе, Недди бездумно бродил от Кеннаг к церкви.

Недди угрюмо сжал губы. Если никто не хочет быть с ним, то он тоже не хочет быть ни с кем. Живые могут таращиться на Тор, петь псалмы, спать в сарае. И ладно. Он мертвец. И он посетит мертвых.

Недди повернулся и торопливо зашагал к кладбищу. Если кто-то и увидит его там, то что ж в этом такого? Где же еще быть привидению? Может быть, там ему удастся найти такого же призрачного товарища, раз уж живые создания из плоти и крови всячески его избегают.

Однако приблизившись к кладбищу, Недди замедлил шаг. Будь у него сердце, оно бы заколотилось сильнее. Тут и там гордо высились каменные кресты, похожие на те, которые встречались им во время путешествия. Выбрав наугад один, Недди подошел ближе и прочитал имя. Ему не нравилось это место. Он не был готов к нему. Если бы Кеннаг…

Ладно. Что же здесь написано?

Дунстан. Бывший аббат Гластонбери, а потом архиепископ Кентерберийский. Ему вспомнилась легенда: благословенный Дунстан, искушаемый самим дьяволом, хватает врага рода человеческого за нос кузнечными тисками.

Представив себе эту картину, Недди чуть не рассмеялся. В этом месте мертвых звук смеха был бы легким и приятным. Он уже видел этого человека, добродушного, как любимый дядюшка, и неуступчивого, как камень этого креста. Ведь это Дунстан ввел в Гластонбери бенедиктинские порядки. До проведенных им реформ монахи здесь распутничали и не почитали Господа. Они…

Дунстан. Он знал Дунстана.

— Как я узнал вас, ваша светлость? — прошептал он вслух. — Был ли я сыном какого-нибудь знатного вельможи? Служил ли вам в Кентербери? — Он взглянул на дату смерти архиепископа — 988 год. — Сейчас 999. Я… я не знал, что вы умерли, а ведь это было одиннадцать лет назад. Значит, я мертв по крайней мере столько же.

Недди вздрогнул. Одиннадцать лет в мире мертвых. Но болезненная острота этого вопроса отступила перед еще более острой необходимостью узнать себя. Как он ни старался, память не выбрасывала из своих глубин никаких подсказок.

Ярость снова поднялась в нем. Недди вскочил на молчаливый камень, отмечающий место последнего приюта архиепископа.

— Кто я? Отвечай! Будь ты проклят, кто я?

Он рычал и царапал крест, рыл землю, катался, кричал и брыкался, пока не обессилел, пока ярость не исчерпала себя. Конечно, ничего из этого не получилось. Бесплотные пальцы не могли и паутину разорвать. Его грудь вздымалась от дыхания, но ведь он не дышал.

Недди поднялся на ноги. Могила Дунстана осталась нетронутой. Если вечный сон архиепископа так же неспокоен, как сон Недди, здесь это ни в чем не проявилось.

Он переходил от камня к камню, отыскивая знакомые имена. Некоторые отзывались в памяти слабым звоном, но ни одно не спровоцировало такой реакции, как могила Дунстана. Голоса братьев смолкли, и монахи потянулись к спальне, чтобы немного отдохнуть перед заутреней. Недди смотрел на них, зная, что Элвин нашел себе товарищей. Ему ничего не оставалось, как созерцать кладбище.

В стороне от других могил, отделенная от них небольшой каменной стеной, находилась еще одна, отмеченная огромным крестом. Даже большим, чем тот, который стоял на месте упокоения Дунстана. Любопытство взяло верх, и Недди подошел к нему. Должно быть, при жизни человек был важной фигурой…

Его глаза расширились. Холод пронзил его. Изумление было так велико, что Недди начал терять очертание и растворяться. Только воля удерживала его на кладбище Гластонберийского аббатства, а воспоминания, хлынувшие могучим потоком, уносили его в безжалостный водоворот.

Мука, скопившаяся в груди, поднялась и сдавила горло, а затем прорвалась всхлипом. Чувство потери охватило Недди и отдалось жуткой болью. Теперь он знал, кем был и какой страшной смертью умер.

— Отец, — прошептал призрак короля Эдуарда Мученика, склоняя голову к могиле его величества Эдгара Миролюбивого. — Отец, отец…

Кеннаг моргнула и еще плотнее закуталась в одеяла. Матрас был жесткий, но она хорошо выспалась. Вот если бы еще не сны… После получения чудесного дара они стали куда реалистичнее, чем прежде. Теперь она не только видела и слышала, все остальные чувства тоже заработали, а картины ночных видений поражали яркостью и детальностью.

Кеннаг улыбнулась, вспоминая последний сон. Она стояла в своем маленьком домике, прислушиваясь к доносящимся со двора ударам молота и поглаживая большой живот. Бран знал, что надо сделать с металлом, чтобы превратить его в красивую и полезную вещь. Все вокруг было залито светом, струящимся из неизвестного источника, а на столе стояла пища, настолько вкусная и сытная, что все прочее казалось по сравнению с ней пресным и неприятным. Хорошие сны, успокаивающие сны, сны о…

Тор.

Холм встал перед ее внутренним взором, и всю сонливость сняло как рукой. Ощутив прилив энергии, Кеннаг отбросила одеяла и начала одеваться, поеживаясь от предутреннего холодка.