– Садитесь! – кивнул он Лазареву дружески и ворч­ливо добавил: – А карт-то нет… Заказал для вас, но верных карт мало. Сами знаете иностранцев: они врут, а мы верим. – Сарычев зашагал по кабинету, продолжая высказывать свои соображения: – Ваше плаванье должно быть заключительным! Поняли вы меня? Именно заклю­чительным! После всего того, что сделано гидрографами, что снято на картах и в тех местах, куда вы направляетесь, вам следует установить: есть ли Южная земля? Это важно! Но, помимо задачи открытия земли, коли существует она, на вас возлагается еще задача правильной описи островов, заливов, с промером глубин, с изучением свойств воды, водных течений… А посему вы, друг мой, и сподвижники ваши по путешествию должны быть искуснейшими мореходцами!

Говорил он все так же ворчливо, отрывисто, прямотой своей и стремлением подойти к делу без лишних и офици­альных слов выражая Лазареву свое доверие. Гидрогра­фия, по мнению Сарычева, не пользовалась должным вниманием молодых моряков. Больше чем когда-либо он «ревновал» сейчас к тому, насколько охотно будет зани­маться Лазарев промеркой глубин, изучением льдообразо­вания, температуры и всей той «черной работой», которая столь необходима для науки.

– Ратманов вряд ли сможет начальствовать в экспе­диции, – продолжал Сарычев. – Здоровьем все еще слаб. Слыхал, будто просит назначить вместо него Бел­линсгаузена. Уже сама боязнь идти в плаванье чревата неудачами. Думаю, министр примет во внимание немалое это обстоятельство.

– Неясность с начальствованием удлинит срок подго­товки экспедиции, – тихо сказал Лазарев. – Известно ли вашему превосходительству о готовности кораблей к вы­ходу? Готовы ли инструкции для экспедиции в Адми­ралтейств-коллегий?

– Шлюп «Мирный» уступает в ходе «Востоку». Не­соответствие это может стать гибельным для дальней экспедиции. О том министру доложено. Рекомендую вам до вступления в должность начальствующего в экспеди­ции позаботиться обо всем, дабы быть наготове.

– Имею ли на то полномочия?

– Само время, интересы дела и ваше достоинство дают их вам, – строго ответил Сарычев. – Корабли ви­дели?

– Не видел, ваше превосходительство.

– Сперва корабли надо осмотреть, с портовыми слу­жителями о всех нуждах переговорить, а потом сюда явиться, и тогда уже в запросах своих никому не усту­пать, – назидательно и резковато заметил Сарычев. – Посчитаю сегодняшнее ваше посещение предварительным. А ждать нельзя, сейчас уже надо команды набирать.

Негласно он предупреждал лейтенанта о том, что мо­жет ждать его в Адмиралтействе. Сам не раз боролся с рутиной и не мог пересилить заведенных порядков. А в юности немало страдал от случайных флотских «опекунов». Вдвоем с Беллинсгаузеном на байдаре отва­живался, бывало, в малознакомых морях на отчаянные переходы и знал, что департаментские сановники не пой­мут его рвения.

– Разрешу спросить, ваше превосходительство, подоб­рана ли команда? Без Ратманова смогли ли найти и обу­чить матросов? Можно ли принимать, не проверив, тех, кого пришлют из рот?

– А ты не жди Ратманова. Коли знаешь кого из матросов да мастеровых, записывай, назначай. Команда на тебе. Так и штабу велю передать от моего имени, – незаметно для себя перейдя на «ты», запросто сказал адмирал. И доверительно прибавил: – В свои руки коли дела не возьмешь, ничего не выйдет! Не так ли?

И хотя этим признанием он как бы умалял честь Ад­миралтейства, в котором служил, и свою, Лазарев благо­дарно улыбнулся и с облегчением ответил:

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

Лазарев попрощался и вышел. В Адмиралтейств-кол­легий он не нашел чиновников, ведающих отправкой экс­педиции. Оставив рапорт о прибытии из отпуска, покинул здание.

Итак, он властен один, не дожидаясь старшего по экс­педиции, готовить корабли к походу!

Тот же извозчик дотащил Лазарева на Выборгскую. Маша встретила вопросом:

– Ну что? Видел корабли?

Она знала о том, как не терпится Михаилу побывать на кораблях, назначенных в плаванье, и спрашивала об этом так, словно корабли стояли где-то поблизости на Невке.

Она сидела на диване, совсем по-домашнему, в бархат­ном халате, опушенном беличьим мехом, как будто жила здесь не первый день. Это порадовало Михаила. А он-то думал, что сестре будет чуждовато, неприютно в его доме! Он вспомнил утренний разговор с ней и удивился: она была пытлива и насмешлива, а ведь, кажется, жила про­винциалкой… Или некое шестое чувство помогает ей разбираться в том, что может отпугнуть другого своей необычностью, или попросту все скрашивает ее милая девичья простота. Он подумал о том, что мало знает жен­щин и потому удивляется этой женской способности везде скрашивать жизнь своим присутствием. Вспомнил он и слова Головкина, сказанные как-то в своем кругу: «Мо­ряки пишут плохо, но чистосердечно, живут одиноко, но чувствуют остро, не избалованы и потому больше других стесняются женщин!»

Потом сестра раскладывала на тарелки гречишники и заправленную в уксусе стерлядь, принесенные денщи­ком из кухмистерской, разливала вино.

Он пообедал с сестрой, и только начало смеркаться, опять вышел из дома. Старик Паюсов ждал его и быстро повел лодку. В Рыбной слободе встретило их шумное сбо­рище обитателей этого дальнего района. Возле полуразру­шенного кирпичного завода, некогда при Петре поставляв­шего кирпич на постройку столицы, сошлись мастеровые и требовали у старосты отрядить их на работу в Охтин­ские мастерские. Один из мастеровых, вскочив на поваленную будку, кричал о том, что на Охте снаряжают в плаванье четыре корабля и подрядчики-немцы уже ведут туда своих людей, а им, слободским, несмотря на милость государыни, нет на корабли доступа.

Лазарев знал, о какой «государевой милости» идет речь. Лет тридцать назад, когда бились русские с турками на берегах Рымника, шведский король двинулся войной на Россию, и жители Рыбной слободы поголовно пошли в гребцы на гребную флотилию, охранявшую прибрежье и шхеры. С тех пор в слободе стоит поставленный Екате­риной памятник рыбакам, и о нем, поглядывая в ту сто­рону, напоминал мастеровой.

Лазарев присел на бревно, слушал. Староста, шуст­рый, остролицый старичок в чиновничьей фуражке, твер­дил:

– Казенных людей хватает. – И разводил руками.

Лазарев спросил мастеровых:

– Тиммерманы[1] и купоры[2] есть среди вас?

Голоса замолкли, из толпы не сразу ответили:

– Есть, ваше благородие, а что до кузнецов, так нигде лучше наших не сыщешь!

– То поглядеть надо, – намеренно недоверчиво про­тянул Лазарев.

– А вы, ваше благородие, не бойтесь! Всей слободой ответим за своего мастера. Ни в чем иноземцам не усту­пим.

– Так ли, староста?

– Бывает, ваше благородие, что и не уступят, – пое­жился староста. – Но ведь голь перекатная, сами посу­дите, а те мастера – люди приличные! Иные из Лондона да Копенгагена…

– А сам откуда? – прервал его Лазарев.

– Сам я тутошний, – в замешательстве буркнул ста­роста, колючим взглядом устремившись на офицера.

И вдруг кто-то из толпы тоненьким голосом пропел:

– Прикажите им замолчать, ваше благородие! – роб­ко сказал староста. – Сил моих нет. У Остзейского ба­рона Клишни сколько работал, таких не встречал!

– Завтра на Охту десять мастеров пришлешь ко мне! – приказал Михаил Петрович, указывая на собрав­шихся. – И пусть сами выберут лучших – тиммерманов да кузнецов! Спросить лейтенанта Лазарева.

– Много благодарны, ваше благородие, – донеслось ему вслед.

И как вздох раздалось где-то сзади:

– Ла-за-рев.

Он хотел лишь узнать о мастерах, можно ли будет заменить ими недостающих и нерадивых, а вышло так, что в ссоре со старостой принял их сторону. Оказывается, не один десяток мастеровых слоняется без дела по городу. Он поймал себя на том, что сам бы с удовольствием при­нялся вместе с ними за работу. Странная, казалось бы, тяга к плотницкому труду для человека, которому делом жизни стала мореходная наука. Один вид недостроенного корабля таил в себе столько заманчивого, призывного к труду и плаванью!