В эту минуту к нам вошла мать.
Волосы её легко отлетели, так стремительно она оказалась возле Саши. Она положила ему руки на голову.
Но Саша вывернулся:
— Лучше сдохнуть. Не хочу, чтобы ты лечила меня. Мать ничего не сказала, повернулась, вышла.
— Зачем? — снова задал я свой дурацкий вопрос. Что, если Саша умрёт?
— Зачем я так? — зло сказал Саша. — Вопрос хороший. Зачем она со мной так? — Но он тут же осёкся. — Не переживай, выкарабкаюсь, и мы с тобой ещё такое отчебучим! Я согласен быть твоим учителем и передам тебе всё, что знаю и что ты захочешь взять.
Когда за ним захлопнулась входная дверь, я пошёл к матери. Ходатаем за Сашу. И впервые в моей жизни скажу ей всё, что думаю о ней.
Распахнул дверь и… отступил. Мать стояла посреди комнаты и, медленно поворачиваясь, как я понял, следом за Сашей… делала руками странные движения, словно изгоняла из него его болезнь. Лицо её закинуто, глаза закрыты.
Слава Богу, она лечит его. Только бы вылечила.
2
Привыкнуть к тому, что Тося всегда слева, не могу. Слева таится моя смерть. Получается, Тося между мной и моей смертью.
А не может моя смерть покарать Тосю? Кошу взглядом. Пишет сочинение, решает задачу, читает книгу… — каждое дело она делает так, словно оно самое главное в жизни.
Со мной она не разговаривает. Но это и не надо. Я чувствую, её аура и моя слились. И ничего не надо говорить. Иногда она смотрит на меня. Это тоже лишнее. Я вижу её лицо и тогда, когда она не смотрит на меня, а я — на неё. Я знаю каждую черту его, каждую клетку.
Ребята кричат, смеются, отвечают учителю, разговаривают друг с другом… они не мешают нам, наоборот, они нам нужны, они защищают нас от всего мира.
Лишь несколько раз этот мир вторгается в наше зелёное поле, на котором восходят к небу деревья и травы, торопятся к цветку шмели и летит мяч, брошенный мне Павлом.
Около Тоси — Котик.
Собственной персоной, он, Котик, стоит перед Тосей.
— Сегодня танцы. Я приглашаю тебя, — говорит. Котик всегда был наглый. А теперь-то, когда он на голову выше всех нас, широк в плечах, и подавно. Волосы у него — шапка, губы красны. Голову вроде склонил перед Тосей, но можно считать — не склонил, а поднёс своё красивое лицо к ней.
— Сначала будет спектакль. Любительский, конечно, но я был на репетиции, тебе понравится: играют хорошо, а действие происходит в университете.
Откуда он знает, что ей понравится, что не понравится? Где они общались?
— Совсем из другой оперы, чем ставили мы. «Ставили мы»? У них есть что-то общее?
Что я знаю о Тосе? Учится лучше всех. А как проводит своё время после уроков, где?
— Он из жизни закордонной молодёжи, довольно познавательный. Ну совсем не похоже на нашу жизнь. А потом они устраивают танцы. И начало, в общем, в приемлемое время — в шесть.
Тося встаёт.
— Сегодня занята. Если бы знала заранее! Приезжает моя подруга, не могу отменить.
— С подругой.
— Не могу, поверь.
Что-то Котика насторожило, из-за Тосиного плеча он вывернулся взглядом, уставился на меня.
— Ты сидишь с ней? — спросил он.
— Я сижу с ним! Пересела, когда Паша уехал. А в чём дело? Какое отношение это имеет к нашей театральной студии и лично к тебе? — У Котика пропадают губы. Как он делает это, непостижимо, были губы, и нет их. — Посмей только тронуть его своим тренированным пальцем или сапогом, — говорит Тося. Она стоит ко мне спиной, тонкая, гибкая, как моя мать. У Котика сужены глаза. — В твою головку может прийти мысль попросить о такой любезности кого-то другого. Думаю, это тоже станет большой твоей ошибкой. До завтра. Кажется, репетиция у нас завтра.
Котик, ни слова не сказав, идёт к выходу и покидает наш класс.
Будто ничего и не случилось, Тося — под звонок — усаживается на своё место и открывает учебник биологии.
Биология — второй после математики предмет, на котором такая тишина, что слышно передвижение микробов.
Вета Павловна… Прежде всего лицо… Начитавшись благодаря Павлу и тёте Шуре сказок, я создал в себе облики их героев. Тут и баба Яга, и Кощей, и ведьма, и рыцарь, и богатырь. И, конечно, добрая фея, волшебница, спасающая принцесс и золушек от чар злых колдунов.
Вот такая фея и волшебница Вета Павловна. Пашка назвал её Ветра. Странное имя, не ветер и не Вета, но оно прижилось, и перед её уроком раздавалось: «Скорее на места! Ветра сейчас влетит!»
«Влетит» — тоже слово, прилипшее к ней. Она в класс именно влетала и прямо от двери начинала говорить:
— Если на пути крови ты сотворишь преграду из ядовитых веществ, что будет?
И сразу несколько глоток кричит: «пробка», «затычка», «тромб».
Ветра любит разговор и вовлекает в него почти всех. Кто быстрее выскажется — соревнование. Каждый — слух и зрение. Слух потому, что от самого простого слова Ветры, как от истока, и начинается сегодняшний урок, а зрение — потому, что, не успела влететь в класс, а на доске уже — кровеносный сосуд и тромб, перекрывший крови движение, ещё через минуту — сердце с левым и правым предсердиями, кровь свежая, кровь, несущая отработанные элементы, и сеть кровеносных сосудов от главных артерий. Ещё через минуту — печень, жёлчный пузырь, селезёнка, с подходящими к ним сосудами. И новый вопрос Ветры:
— От чего зависит качество крови человека? Сталкиваются ответы, так как говорят все:
— От качества еды!
— От качества воды!
— От окружающей среды!
— Сказали уже. Это воздух.
— А вот и нет, это яды…
Уроки биологии — спектакли-импровизации. Никогда не знаешь, какой взрыв они спровоцируют.
Сегодня Ветра так поворачивает свой урок, что вызывает недоумение.
— А почему без ноги я буду чувствовать боль в этой ноге?
— Все болезни зависят только от моего мозга?
— Самую страшную болезнь я могу вылечить сам? Как? У меня дед болен. Я хочу, чтобы он жил.
Ветра летает по классу от одного к другому и останавливается перед каждым, кто говорит.
— От солнца — жизнь и крота, и морковки, и твоя.
— Центральное отопление знаешь? Котельная одна на весь район, а скольких греет!
— Электростанция что такое? И тебе даёт свет, и тебе. Может, одна на целый город!
Она тоже кричит, как и ребята. Если кто станет подслушивать за дверью, решит: базар, хаос, урок сорван. На самом же деле каждое слово его, каждый крик — к единому порядку, как у Анюты, каждая крошка своё место знает, в одно живое русло попадает, более чёткого плана не придумаешь.
Неожиданно во время моего любимого урока — стук в окно.
Павел? Он движется вдоль окон то в одну сторону, то в другую.
Ветра не спрашивает: «Чья птица?», она подлетает к окну, раскрывает его, и Павел стремительно врывается в класс.
— Что-то случилось, — говорит Ветра. А когда Павел долетает до меня, добавляет: — Скорее иди с ним!
Мне некогда заметить удивление ребят, я даже на Тосю не успеваю взглянуть, я уже знаю, что случилось: моя мать рожает!
У подъезда меня догоняет Тося с нашими ранцами. Она распахивает передо мной дверь. Ода не говорит «скорее», она лишь машет рукой: иди, мол!
Да, это мать. Согнувшись в три погибели, застыла на полу.
Бегу в коридор, закрываю дверь в комнату, набираю номер, услышав Сашин голос, с облегчением шепчу «Скорее!» и отпираю входную дверь.
Когда возвращаюсь в комнату, Тося уже растирает мамины плечи и руки.
Словно Ветра в нашем доме, звучит её голос:
— Прежде всего нужно расслабиться или помочь расслабиться тому, кто нуждается в этом.
Начинаю растирать матери спину. Спина у неё каменная.
Мать молчит. И — не гонит нас.
Она разгибается. Поднимает к нам лицо.
На нём не страдание — радость. Редкая гостья матери.
Я не спрашиваю, больно ли ей. Конечно, больно. Но ей нравится её боль.
Мать встаёт и тут же снова оседает, подхватив живот руками. Мы с Тосей снова принимаемся гладить её плечи и спину. Совсем не сжатые болью её слова:
