Вновь подоспела пора, когда ночи длинней и прохладней,

И ослабевшее солнце вступило под знак Скорпиона.

Птиц перелетные стаи неслись по свинцовому небу

От берегов ледовитых к теплым полуденным странам.

Собран был урожай; в лесу непокорном деревья

С ветром сентябрьским боролись, как с ангелом божьим Иаков.

Признаки все предвещали суровую, долгую зиму.

Пчелы, предвидя нужду, свои переполнили ульи,

И звероловы-индейцы зимы ожидали студеной,

Судя по лисьему меху, на редкость густому в ту осень.

Вслед за ненастной порой настало то славное время,

Что богомольные фермеры звали «всесвятское лето».

Светом волшебным наполнился воздух; и облик природы

В свежести детской предстал и чистоте первозданной.

Мир царил на земле, и в тревожную грудь океана Успокоенье сошло.

Все звуки смешались в единой Чудной гармонии; шум детворы, петушиное пенье,

Крик пролетающих птиц, голубей воркованье на крышах —

Все звучало как нежный призыв; и огромное солнце

С лаской взирало на землю сквозь золотые туманы;

Каждое древо в лесу, одевшись в наряд яркоцветный —

Алый, багряный иль желтый, сверкало в росистых подвесках,

Словно платан, наряженный Ксерксом в шелка и алмазы.

Вот наступил час покоя, отдохновенья и мира.

День остыл и погас, и сумрак вечерний на небо

Первую вывел звезду. Коровы, домой возвращаясь,

Землю месили копытами и, прижимаясь друг к другу,

Жадно вдыхали ноздрями хмельную вечернюю свежесть.

Первой, звеня бубенцами, с ленточкой яркой на шее,

Белая телочка Эванджелины шагала степенно,

Словно гордясь красотою своей и любовью хозяйки.

Вслед за стадом пастух отару пригнал с побережья;

Блеяли сытые овцы; сторожевая собака

С важным, внушительным видом бежала за ними, пушистым

Рьяно махая хвостом, и, бросаясь то влево, то вправо,

В кучу сгоняла отбившихся и торопила отставших;

Эта собака была защитником спящей отары

В темные ночи, когда в лесу волчий вой раздается.

Позже всех, уже при луне, возвратились телеги

С влажных покосов, груженные доверху сеном душистым.

Весело кони заржали, сверкая росою на гривах,

И закачались на спинах у них деревянные седла

Ярких расцветок, и кисточки алые заколыхались,

Словно цветущей алтеи пышно-тяжелые гроздья.

Мирно стояли коровы, доверив набухшее вымя

Ловким пальцам доярок; и равномерно о днища

Звонких ведер стучали бурливые белые струйки.

Вновь донеслись со двора мычанье скота, всплески смеха,

Эхом подхвачены между сараев, — и снова умолкли.

Створы амбарных дверей затворились со скрипом протяжным,

И прогремели засовы. Потом тишина наступила.

У очага в своем кресле в тот вечер сидел старый фермер,

Глядя, как струйки огня, треща, пробегали по сучьям,

Словно враги по горящему городу. А за спиною

Тень его исполинская зыбко качалась по стенам,

Вздрагивала, и кривлялась, и в темных углах пропадала.

Гномы резные со спинки дубового кресла смеялись

В бликах пламени, и оловянные миски на полках

Вспыхивали, как щиты ополченья, готового к бою.

Что-то он напевал потихоньку — старинную песню

Или рождественский гимн, который отцы его пели

Встарь, среди яблонь нормандских и на виноградниках Сены.

Рядом Эванджелина сидела за пряжей льняною;

Ткацкий станок в углу дожидался ее терпеливо,

Молча: педаль не скрипела, и бойкий челнок был недвижен;

Только крутящейся прялки жужжанье, подобно волынке,

Сопровождало обрывки тех песен, что пел старый фермер.

И, как во время церковной службы, когда умолкает

Хор, в тишине раздается с амвона священника голос, —

Так же, в паузах песни, часы равномерно стучали.

Вдруг шаги донеслись, и, привычною сдвинут рукою,

Стукнул засов деревянный, и дверь повернулась на петлях.

Сразу узнал Бенедикт походку соседа Базиля,

И по тому, как сердце внезапно забилось, узнала

Эванджелина, кого он привел с собой. «Здравствуй, дружище! —

Радостно фермер воскликнул. — Ну что же ты стал у порога?

Ближе садись к очагу, без тебя твое место пустует;

Трубку свою и табак, как всегда, найдешь ты на полке;

Нравится мне любоваться сквозь вьющийся дым этой трубки —

Или же кузни —лицом твоим добрым, румяным и круглым,

Точно луна, что мерцает над жатвой в осеннем тумане».

Вот что ответил на это кузнец, широко улыбаясь

И у огня занимая свое любимое место:

«Счастлив ты, Бенедикт! Всегда у тебя наготове

Шутка и песня; ты бодр неизменно, когда остальные

Злых предчувствий полны и бед неизбежных страшатся, —-

Словно тебе каждый день подзову найти выпадает!»

И, чуть помедлив, чтоб взять принесенную Эванджелиной

Трубку и раскурить ее от уголька, он продолжил:

«Четверо суток стоят англичане на якоре в бухте,

Жерла пушек своих с кораблей на деревню направив.

Что за цель у них — неизвестно. Но есть приказанье

Всем завтра утром собраться в церкви, где будет объявлен

Важный рескрипт королевский. Увы! Ждать хорошего трудно.

Много мрачных догадок сегодня тревожит акадцев».

Но отвечал Бенедикт: «Быть может, совсем не враждебна

Цель, что сюда привела корабли англичан. Может статься,

В Англии — неурожай из-за долгих дождей или засух,

Голод у них, а у нас трещат закрома от избытка».

«Люди в деревне толкуют иное, — качнув головою,

Молвил в сомненье кузнец и со вздохом тяжелым добавил: —

Луисбург и Бо-Сежур не забыты, и Порт-Рояль тоже.

Многие в лес из деревни бегут и, в тени его скрывшись,

Ждут с замиранием сердца, что завтрашний день уготовит.

Ты ведь знаешь: оружье недавно у нас отобрали,

Только крестьянские косы остались да молот кузнечный».

Фермер ему отвечал с улыбкою невозмутимой:

«Жить без оружья спокойней среди своих стад и угодий;

Здесь, под мирной защитою дамб, осаждаемых морем,

Мы целей, чем в форту, под обстрелом вражеских пушек.

Друг мой, забудь опасенья! Да не омрачится тревогой

Этот вечер благой; ведь сегодня — день обрученья.

Выстроен дом и амбар. Для молодых постарались

Плотники, вышло на славу! Распахана пустошь у дома;

Сеном амбары полны, кладовые — запасами на год.

Старый Рене Леблан уже и контракт заготовил;

Скоро он явится; счастье детей — разве это не радость?»

Возле окна с женихом своим стоя, Эванджелина

Нежно зарделась при этих словах отца. Но внезапно

Скрипнула дверь, и почтенный нотариус тут появился.