а) рапорты летчиков – свидетелей сбития вражеского самолета и

б) письменные подтверждения или вещественные доказательства сбития самолета, представленные наземными наблюдателями или проверяющими.

Подтверждения других летчиков – как мы только что выяснили – часто могли оказаться ложными. Да и требовать их стали только в 1942 г. Что же касается подтверждений советских наземных наблюдателей, то в нашей литературе они считаются источником, стопроцентно достоверным. В этой связи многие отечественные авторы (а также и многие летчики-фронтовики) часто подчеркивают особую требовательность, якобы проявлявшуюся здесь советским авиационным командованием. Утверждается, что, в отличие от люфтваффе, в советских ВВС самолет, чье падение не подтвердили наземные войска, как сбитый не засчитывался – и что все победы, официально засчитанные советским летчикам-истребителям, являются поэтому – в отличие от засчитанных немцам – стопроцентно достоверными. И что общая цифра советских воздушных побед является даже заниженной: ведь наземные войска не имели возможности подтвердить сбитие тех самолетов, которые упали на территорию, контролируемую противником...¹²¹

Факты, однако, показывают, что свои обязанности по подтверждению воздушных побед советские наземные войска зачастую выполняли в высшей степени безответственно. Например, после воздушного боя, прошедшего 19 апреля 1943 г. в районе заполярного аэродрома Ваенга-2, расположенные близ Мурманска посты ВНОС (службы воздушного наблюдения, оповещения и связи) и 72-я и 542-я зенитно-артиллерийские батареи 190-го зенитно-артиллерийского полка подтвердили доклады летчиков 2-го гвардейского истребительного полка 6-й истребительной авиабригады ВВС Северного флота о сбитии четырех немецких самолетов. На землю тогда действительно упали четыре машины, однако немецкой была лишь одна из них – Bf109G-2 обер-фельдфебеля Р.Мюллера из II группы 5-й истребительной эскадры, а три других (два истребителя Хаукер «Харрикейн» и «Аэрокобра») принадлежали советским ВВС¹²². Но вносовцы и зенитчики, увидев падение четырех самолетов, не стали разбираться, чьи они, и доложили по телефону обо всех четырех как о немецких! Ведь «по неписаному правилу любой неопознанный самолет считался вражеским! Также со счетов нельзя сбрасывать и человеческий фактор... Ведь каждому советскому человеку хотелось, чтобы на землю падал не наш, а ненавистный самолет с крестами»...¹²³ Определить же тип падающего самолета с земли было очень трудно – тем паче, что в наблюдатели ВНОС «обычно направляли красноармейцев, годных разве что к нестроевой службе»¹²⁴. («[...] Это не посты ВНОС, а несчастье, – сетовал еще в 1937 г. полковник С.П.Денисов. – Летит одномоторный У-2, так говорят: летит 3-моторный, хвостом вперед и т.д.»¹²⁵.) А между тем запись «Подтверждено постами ВНОС» в ежедневных оперативных сводках действовавших в Заполярье авиасоединений появлялась именно на основании этих телефонных докладов, сделанных постами сразу после боя! (В дальнейшем пост высылал к месту падения самолета поисковую группу, но рапорт ее командира авиаторам уже не направлялся, а оседал в штабе Мурманского района ПВО.)

Кроме того, во многих случаях советские наземные войска, «идя навстречу» летчикам, сознательно дезинформировали авиационное командование. Так, после прошедшего в январе 1944 г. в районе Мурманска боя Як-7б и Як-9 из 767-го, 768-го и 769-го истребительных авиаполков 122-й истребительной авиадивизии ПВО с Bf109G из III группы 5-й истребительной эскадры наземные войска подтвердили уничтожение трех «мессершмиттов», представив три акта о сбитии, составленных командирами воинских частей 35562, 39264 и 35563. При этом к первому была приложена справка за подписью командира 2-го дивизиона 1082-го зенитно-артиллерийского полка, а к двум другим – вещественные доказательства: таблички с заводскими номерами сбитых самолетов (109552 и 109553) или их двигателей (№ 50557 с самолета № 109552). Кроме того, наземные проверяющие (по-видимому, уже не от сухопутных войск, а от авиаторов) доложили об обнаружении вещественных доказательств сбития еще двух Bf109: с одного сняли паспорт на парашют и табличку с заводским № 109593, а от другого нашли «консоль крыла, компас и другие обгоревшие детали самолета» и опять-таки табличку с заводским номером (последний, однако, в рапорте не указан). Наконец, начальник поста связи и железнодорожники со станции Лопарская подтвердили падение еще одного, шестого «мессера». Однако из немецких документов явствует, что в тот день немцы потеряли в Заполярье только два Bf109 – лейтенанта В.Клауса и унтер-офицера В.Штробеля!¹²⁶ Подчеркнем, что эта цифра не взята из немецкого донесения о конкретном бое (такие документы, как мы видели, иногда занижают свои потери), а установлена путем анализа нескольких немецких источников... Таким образом, представленные наземными проверяющими вещественные доказательства как минимум на две машины и как минимум один акт о сбитии были ложными. Вряд ли эта дезинформация была плодом добросовестного заблуждения (неужели проверяющие не умели отличить останки только что упавшего самолета от обломков сбитого ранее – наверняка уже занесенных или припорошенных снегом?); скорее всего, ложь была сознательной. (К сожалению, описавший эту коллизию Ю.В.Рыбин не указывает заводские номера самолетов Клауса и Штробеля и не сообщает, когда были уничтожены машины, чьи номера приведены выше.)

Известен и еще один такой случай – когда в июле 1941 г. командир истребительной группы ПВО Ленинграда полковник С.П.Данилов на основании «доставленных трофеев» засчитал капитану Чудиновскому и старшему лейтенанту Оспищеву из 19-го истребительного авиаполка победу над атакованным ими 8 июля в районе Красное Село – озеро Велье разведчиком «Юнкерс Ju88». Неизвестно, откуда были взяты эти «трофеи», но, по немецким документам, противник Чудиновского и Оспищева не «упал в районе озера Самро», а сбил пламя, ушел пикированием и вернулся на свой аэродром...¹²⁷

А командующий 4-й воздушной армией Северо-Кавказского фронта К.А.Вершинин летом 1943 г. прямо уличил сухопутные войска в сознательной лжи. «[...] По одному и тому же сбитому самолету противника, – докладывал он, – справки наземниками даются представителям нескольких соединений» 3-го истребительного авиакорпуса¹²⁸. О том, как оформлялось подобное очковтирательство, можно судить по рассказу бывшего офицера 85-го гвардейского гаубичного артиллерийского полка О.Д.Казачковского. «Как-то ко мне в землянку – я исполнял обязанности начальника штаба полка – явился некий капитан, зенитчик, – повествует Казачковский о случае, имевшем место в конце 1944 или начале 1945 г. на 2-м Белорусском фронте. – Вынул из полевой сумки поллитровку и какую-то бумагу. Просит подписать и поставить печать. Там свидетельство, что это они сбили в тот день немецкий самолет. Но я сам видел, что самолет был сбит нашим истребителем. Пришлось, как говорится, дать ему «от ворот поворот». Капитан не очень огорчился. Только сказал: «Не все же такие принципиальные. Найду другого!»¹²⁹ И наверняка нашел – как наверняка уже находил раньше, как наверняка находили и авиаторы...

Собственно, этого и следовало ожидать. На очковтирательстве зиждилась вся советская жизнь: стремление показать, что строительство и развитие искусственного и мало жизнеспособного общества, подгонка жизни под марксистско-ленинскую схему идет успешно, – это стремление неизбежно вынуждало лгать во всем – от политических деклараций и газетных передовиц до мемуаров и производственных отчетов. Привычными к очковтирательству были и командиры Красной Армии (с июля 1943 г. именовавшиеся офицерами): они никогда не были какой-то особой, замкнутой кастой советского общества... «Приказ по армии, – вспоминает, например, В.М.Иванов, служивший летом 1942 г. начальником разведки 322-го артиллерийского полка 117-й стрелковой дивизии 3-й ударной армии Калининского фронта, – требовал отчитываться о результатах стрельбы, за каждый выстрел. А как было увидеть результаты стрельбы, если кругом нас лес и с НП просматривались лишь небольшие открытые участки местности. [...] При молчаливом согласии все научились складно врать. [...] Если посчитать в сумме по донесениям, сколько рассеяно и уничтожено живой силы, подавлено и уничтожено средств, то получилось бы, что немецкая армия давно уже не существует. [...] Более правильно подсчитывали свои потери. И то не всегда. Иногда занижали, а иногда преувеличивали. Как было выгоднее представить начальству»¹³⁰. А вот свидетельство писателя В.В.Быкова – бывшего офицера-артиллериста: «Запомнился случай при наступлении, когда мой орудийный расчет оказался рядом с воронкой командира батальона капитана Андреева. [...] Сидя в воронке с ординарцами и связистами, он руководил боем за недалекое село. Командир полка непрестанно требовал по телефону доклады о продвижении батальона, и Андреев, потягивая из фляги, то и дело бодро ответствовал: «Продвигаюсь успешно... Пытаюсь зацепиться за северную окраину... Уже зацепился... Сбиваю боевое охранение». Его роты при этом спокойно лежали себе впереди в голом поле, под редким минометным огнем из села [...] А к вечеру где-то продвинулись соседние батальоны, и немцы оставили северную оконечность села, которую не промедлил занять батальон Андреева. Когда стемнело, комбат встретил там командира полка и доложил ему об удачной атаке, которой не было и в помине. Командир полка, кажется, остался доволен. Наверное, – я так думаю, – он сам схожим образом докладывал выше, в дивизию, а те – в корпус. Таков был негласный порядок, который устраивал всех»¹³¹.