Либерализм связан с Империей часто2, демократия — почти никогда. И еще: в Империи всегда существуют и укрепляются с ходом времени личное достоинство, личная свобода. Это какой-то глубокий внутренний закон: в Империи бывают периоды произвола, «зажима»; но проходят немногие десятки лет, и оказывается — свобода без усилий восстановилась, взяла свое.
Сложнее, нежели с понятием Империи, обстоит дело с понятием Царства: ему в сегодняшнем словоупотреблении соответствует несколько различных, достаточно далеких друг от друга религиозно-исторических категорий. Часто этот термин теологизируется, сакрализуется: Царство, монархия — единственный богоустановленный строй, прочие государственные устройства небогоугодны, они могут быть в лучшем случае лишь терпимы. Однако усмотреть в Библии непосредственную связь Царства земного с Небом нелегко, сказано в Книге несколько иное: «И созвал Самуил народ к Господу в Массифу. И сказал сынам Израилевым: так говорит Господь, Бог Израилев: Я вывел Израиля из Египта, и избавил вас от руки Египтян и от руки всех царств, угнетавших вас. А вы теперь отвергли Бога вашего, Который спасает вас от всех бедствий ваших и скорбей ваших, и сказали Ему: царя поставь над нами» (1 Царств, 10: 17–19). Господь и поставил над Израилем земную власть — Царя, снизойдя этим к слабости Своего народа. Жаждущим же вкусить непосредственного божественного мироустройства следует, таким образом, стремиться не к монархии, а к непосредственному пророческому правлению многострадальной страной. Что вполне логично, но уровню нашей праведности соответствовало бы вряд ли. Безусловно, попахивающие хилиазмом грезы — серьезный показатель общественных настроений; но все-таки в фундаментальных теоретических спорах Царство как сакральное понятие вряд ли следует брать в расчет.
Есть, однако, и иное понятие Православного Царства, оно выводится не из наивно-религиозных, а из конкретно-исторических представлений. Речь идет о теории «Москвы — Третьего Рима»: кажется, вот же прямая заявка на вселенско-имперское наследство! И притом задолго до трансформации Московского Царства в Имперскую Россию. «Третьеримская» идеология Москвы ставит, как представляется, под серьезный вопрос обсуждаемую в сборнике историософскую схему. Действительно, теория Третьего Рима, Четвертому же не быти, появилась в Москве в период ее неуклонного возвышения. Адресованная власти и, казалось бы, принятая ею, эта теория представляется символом возвышения, его духовной базой. Добавьте к этому соблазнительные параллели, эффектную «мистику цифр» («Третий Рим — Третий Интернационал») — мистике этой отдали дань не только среднеграмотные памфлетисты, но и Арнольд Тойнби… Как быть?
Мессианские чаяния бывают почти у любого народа. У немцев, поляков, румын (вот уж подлинные римляне!). У сербов, болгар, к их «Третьему Риму» мы ниже еще вернемся. Но что уж Третий Рим — маленькая Англия породила активные, истовые общины «новых израильтян» — и они образовали новую великую мессианскую страну. Образцом среднеевропейской трезвости и здравости слывут чехи — а и они в XV веке побывали «новым Израилем», основательно разрушив в честь этого высокого призвания собственную родину.
Таким образом, мессианство, на христианской почве закономерно принимающее облик «нового Израиля» или «нового Рима», — черта многих народов. И для того, чтобы объяснять историю какого-либо народа именно этой чертой, мало, по-видимому, лишь констатировать наличие мессианских настроений. Надо показать, что они были существенны, что какой-то отрезок жизни народа определен именно этой его чертой. Посмотрим же с этой точки зрения на историю России.
«Идею Москвы — „Третьего Рима“ московское государство никогда официально не признавало своей. Более того, когда Иван IV короновался как царь, то он просил на это благословения живших под турками восточных патриархов и воздержался от именования себя „императором ромеев“, а стал только „царем всея Руси“. Большой контраст с империями болгар и сербов!» — констатирует один из крупнейших специалистов по русской и византийской церковной истории прот. Иоанн Мейендорф.
Мало этого. Те действия Москвы, которые нередко рассматриваются публицистами как признак ее третьеримских претензий, свидетельствуют в действительности об отсутствии таковых. Верно, что под давлением Бориса Годунова константинопольский патриарх основал Московский патриархат. Москва стремилась к возвышению, это несомненно. Но новый патриархат не только не претендовал на вселенское первенство — он занял пятое место среди православных патриархатов. И это при несметном богатстве, власти и престиже, которыми к тому времени уже обладала Москва. У болгар, для примера, цари короновались «императорами всех болгар и греков». Москва же никогда, даже после Флорентийской унии, на наследие византийских императоров не претендовала.
«Обдуманное идеологическое самоограничение русских, — продолжает прот. Иоанн Мейендорф, — можно объяснить самыми разными соображениями. Во всяком случае, оно не помешало впечатляющему росту Российской империи как национального государства. Но именно потому, что Московское царство носило характер национальный, некоторые глубоко укоренившиеся представления не давали его правителям забыть, что „римская“ (или византийская) политическая идеология исключает право какой бы то ни было нации как нации на монополию главенства в универсальном православном содружестве. Поскольку Московское государство всегда мыслило себя национальным, оно не могло претендовать на translatio imperii. Примером этой внутренней диалектики может служить изгнанническое Никейское государство XIII века: не возрождение эллинизма сделало его центром христианской ойкумены, а упорный акцент на своей „римскости“ и надежда восстановить свою власть в единственном настоящем „новом Риме“ — Константинополе».
Translatio imperii (здесь: наследование империи) — либо построение национального царства. Допетровская Русь шла по второму из этих двух принципиально различных путей. И потому порождению рафинированного интеллигентского сознания, «Третьему Риму», суждено было остаться изысканной эсхатологической доктриной. Учением о возложенном на Россию Богом тяжком духовном кресте. В «горизонтальном» же плане тема византийского наследства, возвращения Царьграда возникла всерьез лишь при Екатерине Великой. Через полвека после петровских преобразований это была уже имперская политика, не мечты.
Так мы снова приходим к единственно корректной — принятой в рассматриваемом нами сборнике — дихотомии «Империя — Царство».
Прежде чем перейти к сборнику непосредственно, отметим, что рассуждения на эти темы осложнены многими обстоятельствами. Решение вселенских, мировых задач не дается просто: силы Империи и ее народов оказываются порой надорваны, надломлены. И тогда иные идеалы встают в повестку дня: изоляция и замкнутость, самодовление, внеисторическое «тихое житие». Под конец своего существования Империя свернула с избранного Петром пути, целью последних Государей стало «подмороженное» автаркическое Царство. Но именно правление Александра III и его несчастного сына всячески прославляется, поднимается на щит постсоветским «консерватизмом». При этом перед нами опять оказывается опасная иллюзия. Потому что за внешней привлекательностью победоносцевских идеалов забывается основное: забывается то, к чему привели они Россию — и не могли не привести. Потому что происходит полная подмена понятий: неимперский по сути своей период новой российской истории выдается за ее имперскую полноту. В последние царствования неопатриоты пытаются «запрятать», уместить — психологически и эмоционально — всю нашу имперскую историю. «Вот она — Империя! — повторяют они. — Разве мы не любим ее?» Но за безудержным прославлением «самых русских» наших царей едва скрыта глухая неприязнь к тем, иным, «нерусским» — к приконченной бомбой Гриневицкого великой петербургской России.
И на всем этом непростом фоне отрадно одно — интенсифицирующееся научное изучение имперской идеи, имперского пути. Одним из плодов этого изучения и стал индуцировавший наши размышления сборник. Главная его ценность — фактическая: он оснащает исторической конкретикой некоторые концепции, лишая тем самым реального веса противоположные, тоже формально логичные, мнения и взгляды.
