* * * Могли бы и не жить. Ты представляешь: я — выкидыш послевоенной ночи, ты — недоносок брежневского сплина, я к облаку лечу, подтолкнут воплем «Да здравствует Иосиф Виссарьоныч!», ты к облаку спешишь, подтолкнут всхлипом лица социализма развитого, и вот сидит на краешке союза из социалистических республик Евгений (но уже не Боратынский, а тот уже, который Евтушенко) — сидит и шумным перышком сверкает, и складывает строки «Недоноска», тебя расслышав и меня приметив… * * * …ну и что с того, что башка твоя в моих поцелуях, да и плечи — тоже, и те же руки, и та же попа, ну и что с того, что спрашиваешь, почему я о себе подумал при том, что тебя прохлопал, ну и что с того, что ты семя мое, а плачешь, и моя надежда, а маешься без надежды на мою поддержку, и ломку никак не спрячешь, и она, как ветр, сотрясает твои одежды, ну и что с того, что ты вышел из дома, горю подставляя щеки, на слово мое притопнув. Если встретишь Йорика, вспомни: отец твой — Йорик, прикоснешься к тополю, думай: отец твой — тополь… Ну и что с того, что знобит нас, шатает, клонит, что — летучий прах — мы то солнце, то счастье застим, и при том, что не ждут нас, а, дверь приоткрывши, гонят, мы с тобою пороги кровавим: здрасьте! Вот с тобой мы какие: опять огорчаем маму да, на радость соседям, таскаем себя, как гири, от болотца — к морю, да от часовенки — к храму, да от горя к горю, от горя к горю, от горя к горю. День Все, сложенное за ночь, на столе лучится инеем; в смирительных рубахах Марс и Венера; дева — на земле, солдатик — на посту; ночные страхи опять на кладбище: жестяная звезда и холм всклокоченный — не далее ограды; и верится, что мертвым никуда не хочется и никуда не надо — ни птица их не выкликнет, ни лист, ни город не аукнет, ни поселок. Лишь где-то, всем невидим, тракторист — с заботой о грядущих новоселах, перемоловши корочку дерна, из глины выковыривает глыбы и смачно матерится; тишина в могилку убегает, и Господь, чтоб ей не испугаться, серебристо высвечивает впившуюся в плоть распавшуюся горечь тракториста… * * * Вечерние огни, скукоженные стужей, — действительность, что ни просторнее, ни уже того, что мог бы взгляд перевести в понятье увеличенья трат на перемены в платье к зиме… Уж не вчера ль мы превратили дали и в шапочку, и в шарф, и в треушок для Дарьи, и в лыжи для Петра, и в наши растабары про то, чтобы пора сапожки для Варвары… Заплачь, мой друг, ударь возжегшего жестоко под окнами фонарь, сворованный у Блока, за страх, а не стихи, за чад, а не горенье, за перебег строки, а не сердцебиенье! Хоть жизнь перепиши, хоть строчку переделай — действительность души не дале чем в пределах отпущенного ей сумеет развернуться, и дудочке моей вернее задохнуться… Утро От песенки отталкиваясь, от ее припева — над городом очнувшимся плывет ночная дева: плечо крылатится, и мелодрамой из тьмы халатика то мрак, то мрамор… Снам не обученный, в сатиновых трусах, в штанах на вате в девицей прибранных крахмальных небесах спешит солдатик. Как хорошо им: встретятся, найдут друг дружки руки и медленно в друг дружку потекут, как реки — в реки и горы — в горы… Жаль, что из-за нас, зачем-то к ним летящим торопливо, ночная дева вскрикнет «не сейчас!» и мятым облаком прикроется стыдливо… Евгений Шкловский
Спальный район Шкловский Евгений Александрович родился в 1954 году. Закончил филологический факультет МГУ. Автор книг прозы «Испытания», «Заложники», «Та страна». Печатался в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь» и др. Живет в Москве. В потемках Если вы встречаете женщину, в которую влюбляетесь с первого взгляда или внезапно понимаете, что это именно ваша женщина (что в общем-то почти одно и то же), а она между тем — с другим мужчиной, то дело плохо. Хотя, впрочем, для кого-то, не исключено, и хорошо — ревность только распаляет чувства, а чувство в его высшем развитии и напряжении и есть не что иное, как страсть, а страсть — не что иное, как полнота жизни, то есть желанна и востребуема. Пусть даже толкает на всякие непредвиденные поступки, на какие в другое время человек, казалось, вовсе и не способен. Тут, надо сказать, бывает, и до драмы недалеко (если не до трагедии), что, собственно, и понятно: женщина — ваша, однако — с другим. Нечто несообразное, неправильное, мучительное, непотребное, несправедливое и обидное до глухого, со стоном в недрах души страдания. Именно так, между прочим, и случилось с Саней М. Роковая, если так можно выразиться, встреча произошла на даче приятеля, куда Саня с еще одним другом приехали в прекрасный позднемайский вечер с носящимися в воздухе ароматами цветущих яблонь, еще каких-то цветов, дыма от углей разведенного прямо на участке костерка и жарящегося на них шашлыка. Кто когда-то обонял сей великолепный коктейль запахов, никогда его не забудет — столько в нем всего сразу для размягченной весенней свежестью души. |
