Гарри действительно постарался сделать все плавно, нежно даже, как обещал — но от этих стараний было мало толку. Он изнывал от желания, от нетерпения.
Драко взвизгнул, когда очередной толчок отозвался вспышкой-ударом-ссадиной в растянутом анусе. Тут же устыдился своего малодушия.
— Расслабься, — снисходительно повторил Гарри. — Не надо себя сдерживать. И… не пережимай меня так. Иначе я не выдержу. И будет быстро, но больно… Дай себе привыкнуть.
— А ты в этом деле мастер.
Когда Гарри его поцеловал, Драко мог почувствовать улыбку.
— Я в этом деле не… скажем… не новичок. Давай, я тебе подрочу.
От грубости Драко вспыхнул. И — странное дело — возбудился.
Он зажмурился и позволил себе… как там советовал Гарри? Привыкнуть. Расслабиться не получалось. Но его возбуждение, и это чувство заполненности, до конца, до края — привели его в новую страну. Страну, где не было ни Драко первого, ни Драко второго: ни любопытства, ни жалости к себе. Где вообще не существовало Драко Малфоя.
Он был ничем, никем: стал плотью, бездумной, бесстрастной, ищущей только разрядки и успокоения. Острые вспышки мгновенного, как уколы иглой, удовольствия сменялись долгими секундами ноющей боли, но постепенно удовольствие победило: не прогнало боль, а сожрало ее, погрузило в себя, затопило, как янтарная смола, поймавшая жука.
И тогда Гарри начал двигаться по-настоящему. Он бил и толкал, вытаскивал член почти до конца — и вколачивал так глубоко, что Драко (те его остатки, которые еще могли связно мыслить) боялся быть разорванным изнутри или снаружи. Поцелуи все сильнее напоминали укусы, потом ослабели, в движениях появилась пьяная бессвязность, рассеянность, небрежность. Потом Драко почувствовал, как член пульсирует внутри него — застыл — и кончил первым. В ладонь Гарри, не стыдясь, вообще ничего не чувствуя, кроме облегчения.
Гарри застонал сквозь зубы, прижался к нему и прикусил между шеей и плечом. Он дергался бессмысленно, как-то быстро, мелко, суетливо почти, потом стон перешел в крик, короткий и жалкий.
Он лежал на Драко минуту или две. Неподвижный, дыхание выровнялось.
Скользнул набок, вытер член ладонью, а ладонь — о покрывало. Из задницы у Драко потекло. Она сжималась и раскрывалась, с неприличным и неприятным звуком выталкивая горячее семя. Драко ничего поделать с этим не мог: его словно бы парализовало до пояса. Он даже ноги свои ощущал с трудом, сквозь ватные слои усталости, растерянности.
Это было похоже на прощание. В этом было много горечи, странной, полынной и свежей. Словно кто-то издалека звал, окликал — а потом отворачивался и уходил прочь. Драко поискал во тьме и нащупал руку Гарри. Мокрую, в сперме, Мерлин знает, в чем еще.
Он поднес ее к губам и, без раздумий, чтобы не струсить — поцеловал.
— Нет, — сказал Гарри. — Не надо. Не надо теперь.
*Возляжем (лат)
* * *
Убежище превратилось в ловушку, в этом ничего удивительного для Драко не было. Он слонялся по квартире, которую мысленно окрестил «комнатами Лорелей», пока дневной свет не гас окончательно, и солнце не проваливалось за кромку домов-скал на противоположной стороне улицы-ущелья.
Когда наступали сумерки, он убегал.
Поттер ничего на эти ночные вылазки не говорил. Реагировал со спокойствием настоящего хищника: так лев знает, что раненая им антилопа никуда не денется, будет бродить вокруг, пачкая траву кровью, мучаясь жаждой и ужасом, и, рано или поздно, окажется на расстоянии ленивого прыжка.
Драко собирался торопливо, стараясь не шуметь. Зачем был этот спектакль, он не совсем понимал. Только казалось, что так будет легче и проще. Он натягивал куртку, брал сумку, фонарь. И семенил по длинному коридору, разрисованному корявыми метками. Красным карандашом, который он отыскал в одной из комнат рядом с квартирой Лорелей, Драко отмечал направления и вел счет квартирам, поворотам и переходам. Очень скоро он стал знатоком лабиринта, разобрался в причудливых архитектурных уловках, отметил тупики и лестницы, и уходил дальше, и дальше, и дальше.
Однажды, в полночь, сидя в пустом доме на полу, рядом с качающимся пламенем фонаря, он встал и подошел к заросшему пылью окну. Он выглянул и, в полутьме, в ярком лунном свете, заметил далеко внизу фигурки псов-стражников. Они сгрудились у подъездной двери, но все это было так далеко — не меньше чем в двух милях плавно изгибающейся улицы, и Драко понял, что ушел от Поттера. Ушел так далеко, что Поттеру теперь, с его-то инвалидной ногой, ни за что не догнать: даже если разберется в карандашных пометках на стенах и дверях.
Короткая и счастливая мысль о состоявшемся побеге сменилась горькой и странной. Что, если Драко никогда не хотел убежать, обманывал себя призрачной этой надеждой и стремился лишь показать себе самому, что никакой ловушки — для него-то, умного и сильного, нет? Что, если он все это время кружил здесь лишь потому, что ему нужна была иллюзия свободы, нужна для того, чтобы добровольно вернуться к своему мучителю?
Окна, за которыми, по расчетам Драко, сейчас спал (или делал вид, что спит — спектакль вполне мог оказаться обоюдным) Гарри, были темны. Ничем не выделялись из сотен других. Псы внизу лениво перегавкивались и скользили по серым камням мостовой. Ветер ударял по выступам крыш и беспомощным водоворотом спускался, раскачивая завесы пыли и гремя оторванными кусками кровельного железа. Город был тих, бесконечен, уныл, спокоен спокойствием мертвеца.
Драко отвернулся и побрел по комнатам. Фонарный свет выхватывал голые стены, полы с отметинами некогда стоявшей здесь мебели. Хозяева этих апартаментов постарались, в отличие от большинства беглецов, прихватить все с собой. В самой дальней комнатушке, оклеенной обоями с пухлыми бутонами ненатуральных роз, в оконном простенке привалился к стене колченогий деревянный стул. Единственный предмет мебели. Драко сел на него, прислушиваясь к треску в рассохшейся древесине, и просидел час или два, бессмысленно таращась во тьму.
Мелодично зазвенели колокольчики, где-то совсем рядом: но Драко было не обмануть. Лифты в доме иногда просыпались и скользили вверх и вниз сами, в понятном только им печальном механическом ритме: хлопали решетки и скрипели канаты. Он привык к этому звуку.
Он начал засыпать, было это похоже на легкую дрему, грезу наяву, когда сливаются три мира: тонкий, деликатный, нелогичный — мир сновидения, грубый и простой — яви, и, наконец, яркий и желанный, счастливый — мир желания, мечты.
Стены дома-скалы раздвинулись и выпустили путника на свободу. По лицу его прошел прохладный ветерок, пахло рекой, свежей травой, срезанными цветами. Драко очутился в собственном саду, в знакомом его уголке, том, где в начале июня, под старой яблоней, накрывали стол для подобия пикника. Обстановка была чопорной и расслабленной одновременно, и всегда казалась ему слегка натянутой, неестественной. Отмечали его день рождения, но об этом как-то мало говорили, именинника почти и не чествовали. Было похоже, что гости изо всех сил стараются изобразить, что пикник ни к чему особенному отношения не имеет.
Стол всегда ставили в ажурной тени, на вершине плоского холмика, и, глядя вниз, можно было увидеть, сквозь ветки ивы и ольховые заросли, блестки реки. Ветер останавливался здесь, перебирал бахрому на белой скатерти и играл с яблоневыми листьями и, облетавшими уже цветками. Невесомые, похожие на хлопья снега, лепестки падали в чашки с крепким чаем, кружились над молочниками и сахарницами.
Драко повернул голову и увидел знакомые цвета: желтый на черном. Черная соломенная шляпка его жены, всегда украшенная в этот летний день чайными розами, покачивалась, когда Астория наклонялась или вставала, чтобы поправить сервировку.
Астория что-то рассказывала быстрым, смешливым тоном, и он видел ее лицо в тени от полей шляпы, ее серое шелковое платье, желтый кант на вороте и белый кушак, концы которого перебирал ветерок.