— Она не больше теннисного мяча, а Луна похожа на серебристый лесной орешек. Мы должны поторопиться, чему мы еще ждем? Давайте сходим за зондами, с каждой секундой мы все больше удаляемся от Земли.

Соня вернулась. У нее был довольный вид.

— Он поел и попил. Я дала ему глоток красного вина.

— Значит он, идет на поправку? — спросил я.

— Похоже на то. Я только надеюсь, что в его мозг не попали осколки костей.

— Возможно его скоро прооперируют по-настоящему, Соня, — сказал Гиула. — Если они услышали наши сигналы, через пару недель мы будем на Земле.

Он взял Чи за руку.

— Спасибо, Чи, я был в полном замешательстве, но теперь у меня снова есть надежда. Мы все вернемся обратно, а Паганини снова будет сочинять музыку. Когда мы вернемся обратно, мы будем слушать его музыку. Стюарт, как называлась музыка, которую мы вместе слушали перед стартом?

— Ах, Гиула, — сказал я, — это же сейчас не важно.

— Это был концерт цембало, — сказала Соня.

Пятнадцатое ноября

Порой у меня возникает такое ощущение, что наши часы идут неправильно. Чи и Гиула тоже не уверены: прошло еще только пятнадцать дней? За нашими плечами проделанная работа, которую я никогда не хотел бы выполнить повторно.

Мы освободили Ковтуна из его тюрьмы. Чи и я сделали это. Эта транспортировка не была опасной. Я надел поверх своей одежды противоатомный защитный комбинезон, затем мы осторожны занесли мертвого товарища в шлюз.

Я впервые снова находился в открытом космосе. Несмотря на то, что мне уже были знакомы такие выходы, они все же постоянно были для меня потрясающим переживанием. Несмотря на большую скорость, с которой мы двигались сквозь Вселенную, корабль, казалось, стоял неподвижно на одном месте. Конечно, я знал, из-за чего складывалось этот впечатление. У меня каждую долю секунды была такая же скорость, как и у нашего маленького мира. Все же это поначалу действовало поразительно. Точно так же было и с невесомостью. Она была такой же, как и внутри корабля — и все же другой. Как раз было такое чувство, что ты находишься снаружи. Не было защищающих стен, ограничений. Надо мной и подо мной была бесконечность.

Чи вылез вслед за мной. На наших шлемах были зеленые защитные фильтры; они существенно усложняли нашу работу. В той части «Дарвина», которая была отвернута от Солнца, было темным-темно, я и Чи порой ничего не могли видеть. Затем Солнце снова коснулось нас ярким светом, от которого болели глаза, и даже фильтр не мог защитить их. «Дарвин» выглядел страшно поврежденным. Должно быть астероид распался при столкновении на множество кусочков. Его осколки срезали антенны и выступающие телескопы, обшивка местами была исцарапана словно грифелем. Некоторые пластины, которые служили нам для регулирования температуры, теперь беспорядочно висели на своих пружинах.

Мы привязали Михаила Ковтуна между сломанными креплениями антенн. Если Чи окажется прав и нас когда-нибудь спасут, его похоронят на Земле.

Мы не рискнули пойти к корме, мы опасались возможного радиоактивного заражения. Основное время нам потребовалось для того, чтобы в какой-то степени отремонтировать пластины. Я был рад снова забраться в шлюз. Наше пребывание в открытом космосе продлилось час.

Когда мы закрыли за собой шлюзные ворота и снов были в корабле, нас ожидал сюрприз. Паганини впервые покинул лазарет. В невесомости эта вылазка не была связана с большими усилиями. Рядом с ним парила Соня. Он был похож на привидение. Из марлевой повязки, которая укутывала его голову, торчал только нос.

— Привет, Стюарт, — поприветствовал он меня.

— Привет, Паганини, все снов в порядке?

— Ничего не в порядке, — ответил он, — у меня такое чувство, что мой череп раскололся надвое.

Он повернулся к Чи.

— Это правда, Чи, что мы летим к Алголу?

— Кто сказал тебе такую глупость? — спросил Чи наморщив лоб. — Гиула, почему ты рассказываешь ему такие сказки?

— Я? — возмущенно воскликнул Гиула, — я ни слова ему не сказал!

— Это правда, — серьезно сказала Соня, — он сам придумывает такую глупость.

Гиула сделал движение около головы. Чи увидел это, но не обратил никакого внимания на это. Дали сказал совершенно нормально:

— Хорошо, что вы, наконец-то, привели «Дарвин» в порядок. Я ужасно долго спал — один год или полтора, думаю. Сейчас самое время вернуться домой. Вы хорошенько привязали шефа? Надеюсь, вы получили не слишком большую дозу излучения. С излучением нельзя обращаться так легкомысленно.

— Ты достаточно наговорился, — сказала Соня и потащила его прочь. Когда он пропал из поля зрения, Гиула сказал: «У него не все в порядке с головой. Соня считает, что осколок попал ему в голову».

— Когда он болтает только беспорядочную чушь, это еще ладно, — сказал Чи.

Позже он попросил меня зайти в его каюту. Он протянул мне исписанный числами лист бумаги.

— Пожалуйста, проверь эти данные, Стюарт.

— Почему, — спросил я.

— Потому что я надеюсь, что я ошибся в расчетах. Я попытался рассчитать наше возможное приближение к Земле. Однажды мы приблизимся к ней на расстояния от Земли до Луны.

— Действительно? — радостно спросил я. — Это было бы превосходно, Чи.

— Это будет через триста пятьдесят четыре года.

Когда он увидел мое испуганное лицо, он прибавил: «Я мог ошибиться в расчетах, возможно я поставил запятую не в том месте…»

— Это было бы очень утешительно, — саркастично ответил я, — тогда это было бы всего лишь тридцать пять лет.

— В горах Алатау и в Северной Каролине находятся самые большие приемные устройства в мире. Наши три зонда все еще работают, возможно они уже зарегистрировали там наши сигналы?

— Тебе известно лучше, чем мне, что их дальность их действия слишком мала, Чи. Земля стала размером с звезду, скоро мы совсем потеряем ее из виду.

Он ничего не ответил. Я сел на корточки и проверил его расчеты.

Чи не ошибся в расчетах. Но мне было уже все равно, что из этого получалось. Для нас 35 лет было не намного меньше, чем 350 или 3500. Я взял его расчеты с собой в свою каюту и подавленно уставился на числа. Тонкий трос, который нам однажды бросил Чи, порвался как паутина. Триста пятьдесят четыре года! Мы были пожизненно заточены в эти обломки.

В отчаянии я взял транскапус и пролистал перед собой страницы книги, смысл которой, пожалуй, больше всех подходил нашему несчастью: «Божественной комедии» Данте». В этой шокирующей фантазии было еще что-то утешительное, и все же меня больше не трогают его видения вулканов ада. Слова проходят мимо меня, чужие и далекие. В двадцать шестой песне есть такое место:

"О братья, — так сказал я, — на закат

Пришедшие дорогой многотрудной!

Тот малый срок, пока еще не спят

Земные чувства, их остаток скудный

Отдайте постиженью новизны,

Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный!

Подумайте о том, чьи вы сыны:

Вы созданы не для животной доли,

Но к доблести и к знанью рождены"[16].

В идеалах человечеству никогда не было недостатка. Как красиво звучало: «Но к доблести и к знанью рождены». Наша доблесть и наши знания объединялись только в одну мысль, снова ступить на Землю, желание, которое больше не было осуществимым.

Я все еще читал, когда позади меня вдруг появился Паганини. На самом деле, со своей перевязанной головой он был похож на тех измученных существ и кающихся чудовищ, которые были описаны в этих песнях. Он склонился над транскапусом, глупо захихикал и сказал:

— Оставьте ж путники, вы всякую надежду. Я знаю эту книгу, брат. О, моя голова, у меня ужасно болит голова. Соня только что массировала меня. Это прекрасно, Стюарт, иногда бывает щекотно. Тебя когда-нибудь массировала женщина?

— Оставь меня в покое, Паганини, — недовольно сказал я. Он нашел бумагу с расчетами Чи и поднес листок к себе. Я подумал, он болен и так и так не поймет чисел. Но я ошибался. Он очень быстро понял содержание этих расчетов.