— Это фантастика, — сказал я, — первый человек, который хотя бы не принимает меня за сумасшедшего.

— За сумасшедшего в смысле этого слова никто Вас здесь не принимает, — объяснил Калвейт, — только за немного сбитого с толку. Кстати, тест показывает, что Вы охотно говорите обратное тому, что Вы действительно думаете. Не космический корабль, а слон и так далее. Вероятно и столь почитаемая Вами дама не брюнетка, как Белоснежка, а, видимо — простите за формулировку — белый Рапунцель.

— Рапунцель был белым?

— Я думаю.

— Вам следовало стать криминалистом, доктор. Вы бы, по всей видимости, вернули бы мне мой передатчик. Только я всё ещё не понимаю, почему я должен плести дальше, если Вам все так ясно.

— Во-первых, потому что шеф рано или поздно «вышвырнет» Вас. Правда, он представитель старой школы, но долго он позволит себя обманывать. Во-вторых, у нас не хватает коек, хватает настоящих больных. Если Вы останетесь со своей сказочкой, шеф припишет Вам провал памяти, тогда Вы получите, что хотите. Никто больше не потребует от Вас объяснения, где Вы были пять с половиной месяцев, и Ваша любимая останется инкогнито.

— Поздравляю, — сказал я без иронии, — Вы очень наблюдательны. Ваши остроумные выводы были бы неомраченной радостью, если бы в них не вкралась маленькая ошибка. Все же моя сказочка — чистая правда. Я все же благодарен Вам за то, что Вы нашли такое истолкование. При этом Вы знаете далеко не все, есть переживания, которые нельзя описать словами.

— Кстати, какой у Вас телескоп? — сменил тему Калвейт.

— Линзовый телескоп, восемьдесят миллиметров.

— Недурно, — сказал он со знанием дела, — у меня всего лишь полевой бинокль с десятикратным увеличением.

— Каждому телескопу свое небо, — процитировал я, — значит Вы и есть тот самый коллега с таким же хобби, о котором говорил профессор? Вы якобы видите в свой бинокль даже Плутон.

Калвейт засмеялся.

— Хобби это слишком громко сказано, мне не хватает времени. В отпуске бинокль со мной…

Молодой врач становился мне все более симпатичнее. Мне было жаль, что я вынужден был и ему задолжать доказательство… Я не мог удержаться от того, чтобы протестировать его. Я сказал: «Представьте себе, доктор, во время своего отпуска Вы наблюдаете ночью в свой полевой бинокль большой диск, который опускается на луг или лесную поляну. Вы убеждаетесь в том, что имеете дело с внеземным явлением — что бы Вы сделали? Вы бы рассказали о своем наблюдении своим близким?»

Он поразмыслил. «Я думаю, в таком случае мне никому ничего не нужно было бы объяснять. Ни один объект не смог бы незаметно совершить посадку на Земле, и то что я увидел бы, увидели бы и другие.»

— Инопланетный разум, вероятно, мог бы защититься от радаров. Я повторяю: Вы единственный человек, который наблюдал этот объект…»

Уголок его рта снова дернулся.

— Даже если Вы тоже назовете меня фрейдистским архиболваном, господин Вайден, в таком случай я бы, вероятно, не стал бы верить собственным глазам. Как раз в этом и состоит парадокс Вашей истории, она не соответствует оценкам опыта, которые хранятся в наших головах. Никому, например, не придет в голову представить себе четвертое или пятое измерение. Его нельзя представить. Вишня цветет весной. Если кто-нибудь будет утверждать, что видел ее цветущей при сорока градусах мороза, его бы назвали лжецом. Конечно, можно в чем-то довести себя до истерики. У нас в третьем отделении есть такой тип. Человек считает себя изобретателем, он каждую неделю пишет душераздирающие письма в патентную службу…

Зазвонил телефон. Калвейт взял трубку и назвался. Было отчетливо слышно голос его собеседника, доктора вызвали к пациенту. Когда он положил трубку, он спросил: «Пока я не забыл, мы проводим здесь курс автосуггестии. Вы хотели бы поучаствовать в таком курсе?»

— Нет, — решительно сказал я, — Вы же знаете, я всего лишь симулянт…

— Как Вам будет угодно. У Вас есть еще вопросы?

— Вы позволите мне позвонить моей жене?

Он придвинул аппарат ко мне. «Пожалуйста, не говорите никому об этом, шеф от этого не в восторге.» Он оставался в комнате, пока я набирал наш телефонный номер.

Голос Йоханны звучал несколько растерянно, когда я поприветствовал ее. Она осведомилась о моем самочувствии. Я упрекнул ее в том, что она потратила из-за меня столько денег. О нашем споре в новогоднюю ночь не было сказано ни слова. Наконец, она подтвердила, что посетит меня в среду, пообещала принести белье и деньги, потому что у меня не было ни гроша в кармане. Когда мы попрощались, я впервые ощутил снова большое облегчение. Она больше не держала на меня зла, и для меня было очень важно расстаться с ней по-хорошему.

В поздний полдень я снова попытался прозондировать территорию для побега. Мои старания были все же снова прерваны услужливым санитаром. Чтобы не вызвать подозрений, сперва я прекратил свои поиски. Мое бессмысленное пребывание в санатории врядли ли было бы при нормальных обстоятельствах неприятным. Сестры были красивыми и дружелюбными, молодой доктор симпатичным, еда, насколько я мог судить по прохождению небольшого времени, вкусная и более, чем достаточна. Но при нормальных обстоятельствах я бы тоже был бы нормальным.

Я дождался ночи. Сестра еще раз принесла мне таблетки, которые я спрятал таким же образом. как и остальные. Сразу после двадцати одного часа она погасила свет. Я боролся со сном, держал голову под краном. Через час я прокрался наружу. Коридор был тускло освещен.

На этот раз я прошел незамеченным до створчатой двери. Лестница вела вниз. Где-нибудь должен был находиться выход. Я спустился вниз, попал во второй коридор. Из палат слышалось бормотание, кто-то истерично смеялся. За мной захлопнулась дверь, шаги стали громче, сестра спускалась по лестнице. Я не хотел быть замеченным, пробежал по коридору и, наконец, нашел место, в котором я мог спрятаться по пути. Когда я закрыл за собой дверь и повернулся, я испугался. В полумраке маленького помещения скрывался мужчина. Он сидел на батарее, сложив руки на груди, и смотрел на меня выразительными глазами. В губах он держал окурок.

Сбитый с толку, я пролепетал бессмысленное извинение. Не выпуская окурка изо рта, мужчина вдруг поклонился и пробормотал сквозь полуоткрытые губы: «Хорст Зибеншлэфер, второе имя Бринкфрид. Считаюсь параноиком.»

— Очень приятно, — пробормотал я и также представился.

— Новенький? — спросил он.

— Да, начиная с позавчера.

— Тоже по поводу…? — Он постучал указательным пальцем по лбу.

Я растерянно кивнул.

— И? Дебильность? Маниакально-депрессивная или гебефреническая шизофрения? Если не деменция прекокс[24]. Я же знаю. Ваши глаза выдают это: ипохондрический синдром и немного шизофрении, не так ли?

— Да, да, — сказал я сбитый с толку и впечатленный его познаниями в этой области. Шаги в коридоре продолжали держать меня в этом негостеприимном месте. Этот человек казался мне жутким. Я боялся, что раздражу его моей холодностью, поэтому я доверительно сказал ему: «Знаете, мне не верят, что я был на спутнике Юпитера.»

Импульсивно, он протянул мне руку. «Верю Вам на слово. Это же ясно, что нас здесь не понимают, кто мы для этих господ? Каждое замечание, которое они не понимают, вызывает у них подозрение. Посмотрите на меня, я сломленный человек. У меня украли дело всей моей жизни. Я могу Вам доверять?»

— Конечно, — заверил я.

— Вы слышали о моем изобретении? Подождите, сейчас Вы сами поймете: Так, так, так, так — ну, как, вы догадались?

— По правде говоря, я не знаю…

Он повторил свое идиотское «Так, так», затем заворчал:

— Вы что, немного туго соображаете? Вероятно все-таки тенденция к дебильности. Это четырехтактный мотор[25], господин хороший. В регистратуре лежит официальное письмо из Стокгольма. Нобелевская премия. Этого Вы небось не ожидали, не так ли?