Только исповедь, которую выдал Ганс Вайден в эту ночь, подобна его наивному, почти театральному выходу. То, что он говорит, мы кажется уже слышали однажды в сказках Шахерезады из «Тысяча и одной ночи».

«Ибо разумному и живому уму невозможно вообразить себе, чтобы все эти бесчисленные миры, которые столь же великолепны, как наш, или даже лучше его, были лишены обитателей, подобных нашим или даже лучших»[1]

Джордано Бруно

Сожжен заживо 19 февраля 1600 от Рождества Христова в Кампо де Фиори во имя священной веры, как еретик и грешный доминиканский монах, восставший против святого и нерушимого учения.

Это было в середине июня прошлого года.

Невыносимая жара выкурила меня из города. Я хотел спокойно работать, искал лесного одиночества, тишину. Здесь у меня было и то, и другое. Но в лесу, в Маник Майя и на прилежащем лугу царил такой же тропический климат, как и в городе. Воздух был электризован; мои волосы искрились, когда я дотрагивался до них расческой. Я был заряжен словно батарейка. В ответе ли за этот убийственный климат пятна на солнце? Как ни крути, духота в лесах Суматры не может соперничать со здешней… Я был на взводе, собирался с мыслями.

В часы одиночества мы ломаем голову над разными вещами, и если человек на нервах и возбужден, он ищет виновника своих бед. Дни напролет меня раздражал монотонный парад насекомых вокруг люстры. Это отвлекало меня от работы, кроме того, они пачкали мои листы. Я заслонил траекторию их полета облаком средства от насекомых, и удовлетворенно смотрел на их отчаянные пике, заканчивающиеся вынужденной посадкой.

В принципе, это нисколько не повлияло на мое настроение. Настоящая причина таилась значительно глубже. Я хотел сделать пару набросков, но получалась сплошная мазня. Я недовольно ходил из угла в угол. Через четырнадцать дней я должен был отдать готовые плакаты. Тема: мир будущего. Как он выглядит? Сам шеф отдела графики не смог сказать мне ничего вразумительного. «Создай что-нибудь современное, примени символы, плакаты должны пробуждать любопытство», посоветовал он мне.

— Что должно быть на плакатах? — хотел знать я.

— Ничего из сегодняшнего дня», — получил я ответ, — Модели из всех областей науки, ядерный синтез в качестве нового источника энергии, космические полеты, морская биология, биофизика, планирование городов, фотосинтез и многое другое. Одним словом: Как и в каких условиях будет жить человечество через двадцать-тридцать лет. Ты ведь занимаешься такими вещами — или тебя не интересует это предложение?

— Ты получишь свои плакаты, — пообещал я. Задание действительно прельстило меня — кроме того, мне нужны были деньги.

Поторопился ли я? Мир будущего — в принципе я не до конца понимал мир настоящего. И теперь я сидел здесь, ломал голову, искал символы и подходящие идеи, чтобы выразить ясно и точно мир будущего.

Пока что я только избавился от насекомых.

Я проклинал себя за бездействие, ругался исподтишка на моего соседа, который жил на расстоянии полукилометра от меня. Он разбудил меня сегодня ни свет ни заря, чтобы описать мне свое якобы достоверное наблюдение. Что-то о палатке, которая ночью стояла на поле. Я слушал его вполуха. Палатка на лугу, к тому же ночью! Он должно быть выпил лишнего.

Йоханна, моя жена, должно быть ревновала меня сейчас к моему лесному одиночеству. Она хотела приехать позже и посмотреть мои эскизы. Я проклял тот день, когда решил перебраться в эту глушь, и был почти готов уложить вещи, весь мой арсенал и вернуться в город. Там не было хотя бы муравьев и фруктовых жуков, которые беспардонно вторгались на кухню.

Я захлопнул свой альбом. Ты должен сделать сейчас что-нибудь разумное, сказал я себе в сотый раз. Тишина и одиночество располагали к раздумьям. Например, что считать разумным? Я пробежал глазами по названиям книг моей библиотеки, которую я прихватил с собой. В них содержалась практически вся мудрость этого мира: «Относительность и праматерия», «О превращении обезьяны в человека», «Грибы: съедобные или ядовитые?», «Эволюция физики», «Квантовая физика», вдобавок кое-что по графике. Меня интересовали естественные науки, несмотря на то, что мне было трудно следовать ученому ходу мыслей. Я взял с полки одну из книг, пролистал ее и поставил обратно. Черт бы побрал эти кванты! Моя голова засорилась, словно прогоревшая насквозь печная труба, и не было черного от сажи ангела-спасителя, который смог бы прочистить мои извилины.

Мир будущего. Лучше бы я не брался за эту работу. Ты можешь рассмотреть пятна на Солнце, апатично подумал я. В углу стоял мой маленький телескоп, с восьмидесятимиллиметровой линзой, хобби для звездных ночей… Солнечные пятна — веснушки на Солнце. Они выглядят сегодня так же, как и вчера…

В открывшемся дверном проеме показался Пеппи, мой домашний приятель, устремился вперед. В его пасти барахталась и истошно пищала мышь, олицетворявшая страх всем своим существом. Из этого следует, что Пеппи — кошка, точнее, кастрированный кот, упитанный, черно-белого окраса. Я взял его с собой, чтобы рядом была хоть какая-нибудь живая душа. Сейчас он показывал мне с гордым видом свою жертву и снова исчез, чтобы на улице продолжить свое черное дело.

Я меланхолично подмигнул ему вслед. Тебе хорошо, котяра, тебя совсем не интересует мир будущего. Но и с твоей разумностью далеко не уедешь… В смежном помещении домика часы с кукушкой возвестили о наступлении полудня. Астматичный крик кукушки напомнил мне о том, что я голоден, голоден, не имея аппетита. С тех самых пор, как я переехал в эту глушь, я сидел на консервах и жареной картошке с яйцом. На кухне скапливалась немытая посуда. Каждый день одна и та же проблема: приготовить еду, современная форма исправительной работы, чистишь картошку, варишь, ешь, моешь посуду и снова идешь за покупками — идиотская карусель. У такого отшельнического образа жизни есть свои правила игры. Интересно, чем питался Диоген? Должно быть, луком, фруктами и медовыми пирожными. В этом мы с ним едины. Действительно ли он жил в бочке? Конечно, этот весьма странный отшельник не ломал голову над тем, как выглядит мир будущего. И я тоже больше желал этого делать, решил на следующий же день вернуться с позором обратно в город.

Я нахлобучил старую соломенную шляпу, вышел на улицу, чтобы поискать немного грибов.

Зной ударил мне в лицо. Перед входной дверью Пеппи играл с мышью. Только ее жалостное пищание и было слышно. Даже птицы на кронах деревьев были не в себе.

Густой сосновый лес окружал дом, словно стена. И только за домом чаща прерывалась лугом. Когда я был здесь, мне всегда казалось, что я единственный человек в этом мире. Было тихо, как будто Земля была необитаема. В округе ни единого человеческого поселения. Луг, словно океан, сливался с пеленой горизонта. Успокаивало то, что мой сосед, ранняя пташка, жил за деревьями, пять минут ходьбы от моего дома. Раньше этот участок был частью владений, принадлежавших концерну Тиссенов. Теперь это место называется Маник Майя — мрачное название, таинственное, как и вся эта богом забытая местность. Почтальонша смотрела на меня косо, когда я называл ей это вымышленное название в адресе. Со временем на почте к этому привыкли. Письма и телеграммы приходили по адресу. Трава на лугу была мокрой, словно трут. Солнце пылало вокруг меня со всех сторон. Содом и Гоморра! Рубашка уже через пару минут прилипла к коже. Я прихватил корзинку и нож. На лугу можно было найти шампиньоны, кроме того ужей и гадюк. Я опасался этих тварей, но одна мысль о том, что снова придется выбирать между жареной картошкой и консервами гнала меня наобум по свалявшейся траве, заставляя забыть о змеях. Есть доля упрямства в этих поисках. Ходишь-бродишь, Идешь-идешь, и выискиваешь что-то перед собой, как будто потерял бумажник.

Маник Майя была в полукилометре от меня. Моей добычей оказались два шампиньона. Я бессмысленно бежал трусцой дальше, пока не оступился, и не упал, растянувшись во всю длину. Моя нога застряла в какой-то яме. Все обошлось, но какое-то время я пролежал, сдерживая проклятья, которые хотели сорваться с языка. Я принюхался. Пахло химическими веществами и лекарствами, все вперемешку, как в аптеке. Я поднялся, и заметил еще четыре углубления, округлых, каждая около полметра в глубину.