Вечерами, когда отец уходил спать, мы с Ауль совершали прогулки. Но мне был уже знаком почти что каждый закоулок на этом спутнике. Поэтому, несмотря на мой упорядоченный режим дня, мне становилось скучно. Монотонное повторение предшествовавшего дня все больше и больше давило на мое настроение.
Однажды я отказался вращать дальше горшки. «Не могу больше», сказал я расстроено. «Для чего мы работаем, для кого? Мы создали произведения искусства — кто восхищается ими или радуется им? Кто использует эти вазы? То, что мы делаем, бессмысленно, отец…»
— Мне это доставляет удовольствие, — сказал он, — меня наполняет чувством удовлетворения, что я владею всеми этими прелестями и богатством.
— Конечно, — съязвил я, — вся твоя жизнь была самоцелью. Я и снова я… Сейчас я почти осознал то, что человек для чего-то должен жить, что он неразрывно связан с обществом — иначе он еще при жизни бесполезная оболочка. Я больше видеть не могу мои кувшины и вазы. Пусть роботы запульнут их во Вселенную — возможно их там когда-нибудь найдут.
— Мне известны твои плебейские взгляды, сын мой, поэтому я не буду с тобой спорить. Во всяком случае, все эти годы я проводил мои дни со смыслом. Я работал без перерывов. Я копаю, полю, удобряю мою пашню и упражняюсь в творчестве. При этом я занимаюсь наукой. К примеру, я изучаю природу, наблюдаю за животными и хорошо отношусь к ним. Между нами царит понимание. Баффра, самая маленькая из моих куриц, например, несет яйца мне в руку. В саду я наслаждаюсь государством муравьев. В нем царит полнейший порядок. Зверьки занимаются хлебопашеством, они собирают припасы, сушат зерна, прокладывают улицы размножаются — идеальное государство. Среди ты сможешь найти даже элиту и толпу…
— Почти отражение твоего собственного общества, — ожесточенно ответил я. — Элита и толпа, господа и рабы. Чтобы ты знал: Плевал я на твоих Шумиши-укини или как там они себя величают…
Я больше не мог выносить его болтовню, выбежал на улицу.
Он крикнул мне вслед: «Ты путаешь Шамашшумукина, брата Ашшурбанипала, с его сыном Синшаришкуном…
Пошел ты к черту, подумал я и начал искать Ауль. Она спала. И такса тоже лениво развалилась на траве.
Даже в нем казалось проснулось отвращение к окружающему миру. Он с каждым днем толстел.
Когда Ауль пробудилась из своего долгого сна, я поговорил с ней о своем отвратительном состоянии. Она поняла меня, и хотела попросить Ме перепрограммировать меня. С его позволения мы также могли бы взять транспорт для полетов на другие луны Юпитера. Но Ауль попытки Ауль связаться с ним были напрасными. Шеф хранил молчание. Я сказал: «Связь с твоим Ме более чем жалкая. Ты уже несколько недель пытаешься поговорить с ним. Если на Земле кто-нибудь хочет позвонить с одного континента на другой, связь устанавливается за несколько минут».
— А сколько пройдет времени, если вы захотите поговорить с кем-нибудь в окрестности Юпитера? — спросила она. Я перестал критиковать.
Прежде, когда я перерабатывал, моим самым заветным желанием было, когда-нибудь бесконечно бить баклуши. Ничегонеделание и ни-к-чему-необязанность казалось мне настолько желанным, что я даже завидовал ленивому существованию моего кота. Теперь у меня была возможность провести жизнь в полнейшей лени, и должен был признать, что тоска пожирала меня словно болезненный недуг. Я стал нервозным и восприимчивым словно мимоза, разрабатывал неосуществимые планы побега. Порой я думал даже о том, чтобы повторить роковое непослушание Вальди в контрольном центре и сбить скучный лунный мир со его орбиты.
С тех пор, как я поссорился с отцом Ауль, я избегал встреч со стариком, и он тоже, в свою очередь, гнушался моего общества. Ауль не избегала моего разраженного настроения, она пыталась выступать посредником, но у меня не было никакого желания, выслушивать поучения старика, и он показал себя не менее строптивым. Достойно внимания, с каким усердием он вкалывал в гончарной мастерской. Роботам приходилось то и дело доставлять новую глину. Старик словно выполнял экспортные заказы для всех планет Млечного пути.
Чтобы развлечь меня, Ауль однажды придумала забавную игру. Она повела меня в куполообразное помещение рядом с энергетическим центром. Оно было расположено вплотную к поверхности луны. Стеклянная стена открывала вид на внешний мир. Я должен упомянуть, что шестая луна Юпитера имеет так называемое связанное вращение, явление, которое еще не известно земным астрономам. Как известно, наша луна тоже обладает таким свойством, поэтому мы видим постоянно только одну сторону ее растресканной поверхности.
Следовательно, мы постоянно видели перед собой Юпитер. В этом помещении находилась катапульта, с помощью которой на Юпитер выстреливались исследовательские аппараты. Процесс можно было наблюдать на экране. Теперь Ауль пришла в голову мысль переключить меня на другие мысли приятным баловством, для этого она принялась катапультировать в атмосферу Юпитера камни, кусочки металла, даже не отшлифованные алмазы. Эффект был забавным. Прежде чем снаряды, собственно, попадали в атмосферу, они оставляли за собой разноцветные светящиеся следы, падающие звезды, в зависимости от массы. Моя тоска постепенно пропала. Мы заключали пари, кто вызовет самые красивые и дольше всех святящиеся метеоры, бомбардировали Юпитер всем, что под руку попадало. Я даже испепелил в атмосфере Юпитера несколько глиняных ваз и стеклянный шлем разобранного робота.
Неделю меня увлекал космический фейерверк, потом мой интерес погас.
— Я знаю, ты желаешь мне только добра, Ауль, — сказал я, — надолго это баловство будет нудным даже для отсталого обитателя Земли.
Ауль согласилась, но у нее снова был новый план. Я должен был образовываться, сказала она и была готова научить меня основам элементарной математики. Несмотря на то, что уже при слове «элементарная математика» у меня мурашки бежали по коже, пока что я согласился. Она безотлагательно начала занятие, объяснила мне простые законы апериодической пульсации, которые получаются из плюса или минуса с каким-нибудь кубическим корнем дельты, говорила об аксиомах и сокращениях и прочих вещах. То, что Ауль обозначала простыми законами, воспринималось мной как диалект неизвестного племени. Я искренне сознаюсь, что никогда не был прилежным учеником; перед этой тарабарщиной я капитулировал.
Зато ее математическая экскурсия побудила меня к исключительной идее, которая действительно обещала мне разнообразие. Я велел мастерам чеканить монеты. Монеты различного достоинства и различной величины. Затем я вырезал тридцать две карты из фольги, разрисовал их символикой карточной игры[19]. Ауль не особо в восторге от моей задумки, она охотней осталась бы со мной наедине. Но для игры в скат требуется только три игрока. Оттого, что я не хотел говорить со стариком, я ознакомил только Ауль и Фритцхена с правилами этой игры. Они поняли их за несколько минут и уже скоро были в моем распоряжении.
Вскоре после этого старик подглядывал из-за наших плеч. Ауль постаралась, при поддержке Фритцхена, объяснить ему правила игры. Это было мучение, потому что им пришлось сначала научить его небольшой таблице умножения. Когда он, наконец, вник, он захотел играть с нами. Он заблаговременно велел отчеканить несколько килограмм монет. Ауль уступила ему свое место, помогла во время первого раунда.
Я не догадывался, какой порок я пробудил на шестом спутнике. Мы играли с контрой с реконтрой, ругательствами и бесчинствами. Старик даже бросал несколько раз карты, когда он проигрывал, а это поначалу происходило чаще — но его гнева не хватало надолго. Он становился все более одержимым, с удовольствием продолжил бы игру даже ночью. Постепенно он начал играть с изысканной хитростью, блефовал и даже жульничал. Новая забава против заунывной тоски снова установила между нами мир.
Теперь оба знали не только игру и ее правила, но освоили также и все надлежащие выражения и термины. Когда речь шла об игре, старику больше не требовался переводчик. Но с его слегка подтасованным везением — он ловко умел примешивать валетов и тузов — он снова принялся за болтовню. Однажды, когда я заявил ему «восемнадцать», он отсутствующе посмотрел перед собой и глубокомысленно произнес: «Знаешь, сын мой, на днях я долго думал о нашем разговоре. Ты говорил о развитии на Земле. Отличненько, Panta rhei, все развивается дальше. Моя голубка тоже кое-что объяснила мне. Итак, когда-то человек был Ничем, ползал в другом обличии по дну океана. Правда, я этому не верю, но так могло быть. О, боги, в каком направлении развивается человек? К чему это может привести?"
