Победа доставалась не только благодаря кнуту — предлагались и пряники? нередко для того, чтобы сломить командный дух в коллективе, отдельным работникам предлагались определенные индивидуальные поощрения. Профсоюзы становились все более уязвимыми из-за жестких правил и бюрократической структуры. Такой недостаток гибкости часто играл как против капитала, так и против самих рабочих. Призывы оптимизировать операционные процессы и ввести гибкий рабочий график могли стать частью неолиберальной философии, которая казалась отдельным рабочим вполне убедительной, особенно тем, кто не являлся членом сильного профсоюза и не имел поэтому особых привилегий. Повышение свободы выбора в трудовых отношениях могло преподноситься как благо и для капитала, и для трудящихся. Было несложно сделать неолиберальные ценности частью «общего мнения» большинства трудящихся. Эта возможность была использована для создания системы эксплуатации, обеспечивающей гибкость накопления (все преимущества, связанные со свободой перераспределения трудовых ресурсов в пространстве и времени, доставались капиталистам). Именно поэтому реальные зарплаты многие годы, за исключением короткого периода в 1990-х, оставались неизменными или реально сокращались (см. рис. 1.6), а прочие льготы и выплаты постоянно уменьшались. Неолиберальная теория угодливо утверждает, что безработица есть личный выбор каждого человека. Работник определяет «минимальную цену» своего труда, и, если зарплата опускается ниже этой суммы, он предпочитает не работать совсем. Безработица возникает, когда трудящиеся завышают свою «минимальную цену». Так как этот минимальный уровень связан в определенной степени и с системой социальных выплат (существует масса историй о «королевах на пособии», которые якобы могут себе позволить разъезжать на «кадиллаке»), то получается, что проведенная Клинтоном неолиберальная реформа «системы социального обеспечения, как мы ее знаем», должна стать решающим шагом к сокращению безработицы.
Все это требовало логического обоснования, и в связи – с этим противостояние идеологий приобретает серьезное значение. Экономические концепции, призванные поддержать поворот к неолиберализму, привели, как утверждает Блит (Blyth), к слиянию идей монетаризма (Фридмана), рациональных ожиданий (Роберта Лукаса), общественного выбора (Джеймса Бьюкенена и Гордона Таллока) и менее уважаемой, но не менее влиятельной концепции стимулирования предложения Артура Лаффера. Он утверждал, что сокращение налогов может дать экономической деятельности такой мощный толчок, что приведет в результате к росту налоговых поступлений (Рейган был в восторге от этой идеи). Более разумным казалось утверждение о том, что вмешательство государства само по себе стало, скорее, проблемой, а не решением. «Стабильная денежная политика плюс радикальное снижение максимальной налоговой ставки должны привести к оздоровлению экономики», если при этом разумно стимулировать предпринимательскую деятельность[66]. Деловая пресса во главе с Wall Street Journal ухватилась за эти идеи и активно поддержала неолиберализацию — как неизбежное решение всех экономических проблем. Популярности этим идеям прибавили известные аналитики, например Джордж Гилдер (поддержанный аналитическими группами). Бизнес-школы, возникшие в таких престижных университетах, как Стэнфорд и Гарвард, и существующие на щедрую спонсорскую помощь корпораций, тут же стали центрами неолиберальной философии. Процесс распространения идей всегда бывает сложно проследить. К 1990 году неолиберальная идея стала популярной в ученых кругах большинства экономических факультетов ведущих исследовательских университетов ив бизнес-школах. Важность этого нельзя недооценивать. Американские исследовательские университеты были и остаются учебной базой для многих зарубежных специалистов, которые используют полученные в Америке знания, а возвращаясь обратно в свою страну, становятся ключевыми фигурами в процессе внедрения неолиберальной теории. Так, в Китае и Мексике были экономисты, получившие образование в США — или работали затем в таких международных организациях, как МВФ, Всемирный банк, ООН.
Думаю, что вывод очевиден. «В 1970-х политическое крыло национального корпоративного сектора,— пишет Эдселл,— развернуло одну из мощнейших кампаний по борьбе за власть в новейшей истории». К началу 1980-х «эта группировка приобрела размах, сопоставимый с масштабом ее влияния в 1920-е годы»[67]. К 2000 году, использовав приобретенное влияние, эта группа восстановила утраченную долю в национальном богатстве и увеличила объем собственных доходов до уровня, не виданного с 1920-х.
В Великобритании формирование консенсуса происходило иначе[68]. События в Йоркшире и Канзасе разворачивались неодинаково. Культурные и политические традиции двух стран серьезно отличались. В Британии не существовало правых христиан-протестантов, которые могли бы сформировать моральное большинство. Корпорации там были склонны поддерживать публичные политические действия (и практически не участвовали в деятельности политических партий). Влияние на политику они оказывали с помощью связей, основанных на классовой принадлежности и привилегиях и давно связавших правительство, академические и юридические круги и общественный сектор (который в то время еще оставался традиционно независимым) с лидерами промышленности и финансов. Политическая ситуация в стране тоже была иной, так как лейбористская партия создавалась в качестве инструмента влияния рабочего класса и зависела от сильных профсоюзов. В Великобритании сформировалась гораздо более сложная и всеобъемлющая структура социального обеспечения, чем в США. Основные отрасли экономики (добыча угля, производство стали, автомобилестроение) были национализированы; значительная доля жилья оставалась общественной собственностью. Начиная с 1930-х, когда Окружной совет Лондона во главе с Гербертом Моррисоном оказался в авангарде политических процессов, лейбористская партия приобрела серьезное влияние на муниципальные власти. Этот факт подтверждается и тем, что единство в обществе было достигнуто именно благодаря профсоюзному движению и муниципальной власти. Даже когда партия консерваторов пришла на довольно продолжительный срок к власти после Второй мировой войны, она не предпринимала попыток изменить складывающуюся систему социального обеспечения. В 1960-х лейбористское правительство отказалось отправить войска во Вьетнам, и благодаря этому страна избежала внутренних конфликтов, неизбежно возникших бы в случае участия в непопулярной войне. После Второй мировой войны Британия согласилась начать деколонизацию (хотя и неохотно, а в некоторых случаях не без жесткой борьбы и нажима со стороны США). После безрезультатного выступления в Суэце в 1956 году постепенно (и снова неохотно) Британия была вынуждена отказаться от открытых проявлений имперской власти, и подтверждением тому стал вывод британских войск из Суэца в 1960-х. Великобритания активно участвовала в операциях НАТО под прикрытием военных сил США. Тем не менее ее влияние еще ощущалось на большей части территорий бывшей империи, и это нередко приводило к конфликтам с другими политическими силами (как, например, в ходе кровопролитной гражданской войны-в Нигерии, когда новообразованная республика Биафра попыталась обрести независимость). Суть отношений Британии с бывшими колониями во многом по-прежнему сохранялась. Неоколониальная система только усиливала, а не искореняла коммерческую эксплуатацию бывших колоний. Приток населения из бывших колоний в Великобританию начинал влиять на положение в стране.
Многолетнее господствующее положение Британии позволило сохранить роль лондонского Сити в качестве финансового центра и после деколонизации. В 1960-х Великобритания стремилась поддержать и усилить влияние Сити на фоне появления новых мировых финансовых центров. Возник ряд противоречий. Действия государства, направленные на защиту финансового капитала (с помощью манипуляций с процентной ставкой), чаще всего вступали в конфликт с потребностями собственного промышленного капитала (провоцируя тем самым структурный раскол внутри класса капиталистов) и нередко препятствовали расширению внутреннего рынка (ограничивая возможность кредитования). Политика поддержания сильного фунта стерлингов подрывала экспортный потенциал британской промышленности и в конце концов спровоцировала платежный кризис 1970-х. Возникли противоречия между «встроенным либерализмом», сложившимся внутри страны, и либерализмом свободного лондонского капитала, оперирующего на международных финансовых рынках. Сити — мировой финансовый центр — долгое время поддерживал монетаристскую, а не кейнсианскую политику и поэтому стал основой сопротивления политике «встроенного либерализма».
