Для захвата власти республиканская партия нуждалась в устойчивом электорате. Примерно в это время республиканцы попытались установить альянс с правыми христианами. Последние не проявляли до этого момента политической активности, но появление «морального большинства» Джерри Фолуэлла (Jerry Fallwell) в 1978 году многое изменило. Теперь республиканская партия могла опираться и на избирателей, поддерживающих христианское движение. Республиканцы апеллировали также и к культурному национализму белых американцев, относящихся к рабочему классу, к их ущемленному чувству моральной справедливости (ущемленному потому, что эти люди жили в условиях постоянной экономической нестабильности и чувствовали, что лишены многих преимуществ в результате проводимой политики «позитивной дискриминации», направленной на восстановление прав меньшинств). Эту часть электората можно было привлечь с помощью позитивных (религия, культурный национализм) и негативных (скрытый и явный расизм, гомофобия[58], антифеминизм) идей. Проблема заключалась не в капитализме или неолибералйзации культуры, а в «либералах», которые злоупотребляли государственной властью с Целью удовлетворения интересов отдельных групп (афроамериканцев, женщин, защитников окружающей среды и т. п.). Получающие серьезную финансовую поддержку движения неоконсервативных интеллектуалов (во главе которых стояли Ирвинг Кристол и Норман Подгорец, а также журнал Commentary) поддержали эту позицию, апеллируя к морали и традиционалистским ценностям. Поддерживая поворот к неолиберализму экономически, но не культурно, они критиковали излишнюю активность так называемой «либеральной элиты», таким образом очерняя сам термин «либеральный». Цель — отвлечь внимание от капитализма и корпоративной власти и их причастности к экономическим или культурным проблемам, возникавшим из-за растущей коммерциализации и индивидуализма.
С тех пор порочный альянс крупного бизнеса и консервативных христиан, поддержанный неоконсерваторами, постепенно укреплялся, истребляя внутри республиканской партии все либеральные настроения (заметные еще в 1960-е годы), особенно после 1990 года, и превращая ее в относительно однородную политическую силу правого толка[59]. Не в первый и не в последний раз в истории социальная группа под воздействием навязанных убеждений стала голосовать против собственных материальных, экономических и классовых интересов в силу культурных, национальных и религиозных причин. В некоторых случаях, однако, можно даже говорить не о навязанных идеях, а о сознательном выборе, так как существует множество подтверждений тому, что христиане-протестанты (не более 20% населения), составляющие основную массу «морального большинства», с радостью поддержали союз крупного бизнеса с республиканской партией. Они расценивали это как одно из средств пропаганды собственных моральных ценностей. Именно это и произошло в случае с сомнительной и законспирированной организацией христианских консерваторов, члены которой составляли большинство в Совете по национальной политике, основанном в 1981 году, «чтобы выработать стратегию поворота страны вправо»[60].
Демократическая партия была расколота необходимостью хотя бы частично удовлетворять корпоративные и финансовые интересы и в тоже время совершать определенные шаги, направленные на улучшение материальных условий жизни своих избирателей. В период правления Клинтона партия сделала выбор в пользу корпоративных интересов и неолиберальная политика (как, например, в случае с реформой социальной системы) возобладала[61]. Но, как и Феликс Роатин, Клинтон вряд ли с самого начала собирался действовать именно таким образом. Вынужденный искать способы преодоления огромного бюджетного дефицита и стимулировать рост экономики, он пытался снижать процентную ставку путем сокращения дефицита. Это потребовало бы либо серьезного повышения налогов (что означало бы политическое самоубийство), либо сокращения бюджетных расходов. Выбирая второй вариант, президент, как выразились Ергин и Станислау, «предавал своих традиционных сторонников, чтобы ублажить богатых». Как признался Джозеф Стиглиц, бывший одно время председателем Экономического совета при президенте Клинтоне, «мы смогли заставить бедных затянуть пояса и одновременно позволили богатым вздохнуть свободнее»[62]. Социальная политика в итоге оказалась в руках кредиторов с Уолл-стрит (примерно то же произошло когда-то в НьюЙорке). Последствия были вполне предсказуемыми.
Образовавшаяся политическая структура была проста. Республиканская партия могла мобилизовать огромные финансовые ресурсы и собственный электорат, чтобы его представители проголосовали против собственных материальных интересов (в силу культурных и религиозных причин), а демократическая партия не могла себе позволить заботиться о материальных интересах избирателей (например, национальной системе здравоохранения), боясь выступить против интересов капиталистического класса. При такой асимметрии политическая гегемония республиканцев была более вероятна.
Выборы Рейгана в 1980 году стали первым шагом на долгом пути формирования политического сдвига в поддержку начатого Волкером перехода к монетаризму, когда приоритетом стала борьба с инфляцией. В то время Эдселл писал, что Рейган в своей политике концентрировался на «максимальном снижении степени федерального вмешательства в вопросы промышленности, окружающей среды, производственных отношений, отношений между продавцом и покупателем и сокращении областей, в которых это вмешательство еще имело место». Сокращение бюджета и дерегулирование экономики, «назначение людей, поддерживающих сужение регулирования экономики и ориентированных на интересы промышленности» на ключевые позиции стало основным инструментом реализации этой политики[63].
Национальное управление по трудовым отношениям, созданное для того, чтобы регулировать отношения между трудящимися и владельцами капитала в 1930-е годы, во времена Рейгана было превращено в инструмент управления производственными отношениями в процессе осуществления политики дерегулирования экономики[64]. В 1983 году в течение менее чем 6 месяцев было отменено около 40% решений Совета, принятых еще в 1970-е, которые теперь сочли «слишком благоприятными» для трудящихся. В понимании Рейгана все решения (кроме тех, которые касались трудовых отношений) были'плохими. Административно-бюджетному управлению было поручено провести глубокий анализ всех законодательных изменений, прошлых и текущих, на предмет связанных с ними издержек и преимуществ. Было предписано отменять нормы, если преимущества не перевешивали издержек. Более того, серьезные изменения налогового законодательства, касающиеся, прежде всего, амортизации инвестиций, позволили многим корпорациям вообще не платить налоги. Снижение максимальной ставки налогов для физических лиц с 78 до 28%, очевидно, отражало намерение восстановить классовую власть (см. рис. 1.7). Хуже всего было то, что активы публичных компаний свободно передавались в частные руки. Например, многие исследования в области фармакологии финансировались Национальным институтом здравоохранения в сотрудничестве с фармацевтическими компаниями. В 1978 году некоторые компании получили права на бесплатное использование патентов на соответствующие разработки, без каких бы то ни было выплат государству. Тем самым этим компаниям на долгие годы вперед были гарантированы высокие прибыли[65].
Теперь стало необходимо, чтобы поведение трудящихся и сами трудовые отношения соответствовали новому социальному порядку. Муниципалитет Нью-Йорка стал пионером, сумев в 1975—1977 годах обуздать некогда влиятельные профсоюзы. Рейган проделал то же на национальном уровне, подавив выступление авиадиспетчеров в 1981 году и дав ясно понять, что профсоюзы не будут допущены к участию в деятельности правительства. Непростое соглашение, достигнутое между корпорациями и профсоюзами в 1960-е, больше не действовало. Уровень безработицы взлетел к середине 1980-х годов до 10%, и это был отличный момент для атаки на все без исключения формы профессиональных и трудовых организаций. Обычным делом стал, перевод производств с Северо-Востока и Среднего Запада страны, где профсоюзы были сильны, в южные штаты, где влияния профсоюзов практически не было, а то и в Мексику или в страны Юго-Восточной Азии (все эти маневры осуществлялись в условиях особого налогового режима в отношении новых инвестиций; кроме того, центр капиталистического влияния теперь переместился от производства в финансовую сферу). В результате вывода промышленности из регионов, где были распространены трудовые организации (так называемый «индустриальный Север»), было ослаблено общее влияние профсоюзов. Корпорации могли угрожать закрытием заводов и даже игнорировать забастовки (например, в угольной отрасли) — и при этом всегда оставаться в выигрыше.
