2. В процессе насаждения рынка авторитаризм вступает в конфликт с идеалами личной свободы. Чем больше неолиберализм склоняется к авторитаризму, тем сложнее становится поддерживать его легитимность в отношении принципов свободы и тем более явно проявляется его антидемократическая сущность. Это противоречие существует параллельно с растущим недостатком симметрии в отношениях власти между корпорациями и частными лицами,— такими, как вы и я. Если «корпоративная власть крадет вашу личную свободу», тогда обещания неолиберализма ничего не стоят[91]. Это относится как к положению граждан на рабочем месте, так и в частной жизни. Можно утверждать, что мое собственное здоровье — мой личный выбор и моя ответственность, но совсем другое дело, когда единственный способ удовлетворить мою потребность в медицинском обслуживании в рамках рынка связан с необходимостью платить огромные суммы неэффективной, неуправляемой, крайне бюрократизированной, но и крайне прибыльной страховой компании. Когда эти компании получают возможность влиять на определение новых видов заболеваний, соответствующих появляющимся на рынке лекарствам, становится очевидно, что что-то не в порядке[92]. В таких условиях поддержание законности и согласия в обществе, как мы видели в главе 2, становится еще более сложной задачей, чем она могла бы быть, когда появились лишь первые признаки неполадок.

3. Поддержание устойчивости финансовой системы — важная задача. Тем не менее безответственный и самовозвышающий индивидуализм агентов финансового рынка вызывает спекулятивные колебания рынка, финансовые скандалы, хроническую нестабильность. Скандалы последних лет на Уолл-стрит и в бухгалтерской сфере подорвали доверие к компаниям. Они поставили регулирующие органы перед необходимостью решать, как и когда вмешиваться в деятельность этих агентов как на внутреннем, так и на международном рынке. Свобода международной торговли требует выработки определенных общих правил, и здесь не обойтись без некоего глобального управления (например, посредством ВТО). Дерегулирование финансовой системы приводит к тому, что требуется усиление централизованного регулирования во избежание кризиса[93].

4. На фоне очевидных преимуществ конкуренции в реальности происходит усиление консолидации олигополистической, монополистической и транснациональной власти в руках нескольких международных корпораций. Рынок прохладительных напитков сжался до противостояния Coca-Cola и Pepsi, энергетика фактически сводится к пяти международным корпорациям, несколько медиамагнатов контролируют большую часть потока новостей, делая его все больше схожим с пропагандой.

5. На обывательском уровне движение к рыночным свободам и повышение степени универсализации продуктов и услуг может стать бесконтрольным и вызвать общественные конфликты. Разрушение форм общественной солидарности и даже, как предлагала Тэтчер, самой идеи общества приводит к искажениям самого общественного порядка. Становится особенно сложно бороться с социальной неустойчивостью и контролировать антисоциальное поведение (криминал, порнография, порабощение). Сужение «свободы» или «свободы предпринимательства» стимулирует рост всех тех «негативных свобод», о которых Поланьи писал как о напрямую связанных с «положительными свободами». Неизбежный ответ заключается в восстановлении общественного единства, хотя и в другой форме,— отсюда возрождение интереса к религии и морали в новых формах ассоциаций (вокруг вопросов, связанных с правами, гражданством) и даже возрождение более старых политических форм (фашизма, национализма, локализма и тому подобных). Неолиберализм в чистом виде может возродить собственных врагов — в форме авторитарного популизма или национализма. Еще Шваб и Смадья, организаторы съезда неолибералов в Давосе, предупреждали в 1996 году:

«Экономическая глобализация вошла в новую фазу. Растущая негативная реакция на ее последствия, особенно в государствах развитой индустриальной демократии, угрожает разрушительным воздействием на экономическую деятельность и социальную стабильность во многих странах. В этих демократических странах царит настроение беспомощности и напряжения. Это объясняет появление нового типа политиков-популистов. Может легко начаться открытое противостояние»[94].

Если неолиберальное государство само по себе нестабильно, то что же может появиться на его месте? В США появляются явные признаки неоконсервативной реакции. Размышляя над недавними событиями истории Китая, Ванг пишет, что, теоретически «такие противоречивые понятия, как «неоавторитаризм», «неоконсерватизм», «классический либерализм», рыночный экстремизм, национальная модернизация…— все имеют непосредственное отношение к формированию неолиберализма. Постоянная взаимная замена этих терминов (или даже противоречия между терминами) подтверждает сдвиг в структуре власти как в Китае, так и в современном мире в целом»[95].

Пока неясно, означает ли это общее изменение конфигурации структур государственного управления в мире. Интересно заметить, как неолиберализация в автократических государствах, например Китае и Сингапуре, происходит одновременно с ростом авторитаризма в таких неолиберальных странах, как США и Великобритания. Рассмотрим теперь, как развивается в США неоконсервативная реакция на внутреннюю нестабильность, свойственную неолиберальному государству.

Как и предшественники-неолибералы, неоконсерваторы долгое время работали над формированием собственных взглядов на социальное устройство в университетах (особое влияние оказал Лео Стросс (Leo Strauss) из Чикагского университета) и щедро финансируемых аналитических группах, а также с помощью влиятельных изданий (например, Commentary)[96]. Американские неоконсерваторы поддерживают власть корпораций, частное предпринимательство, восстановление классового влияния. Неоконсерватизм, таким образом, полностью соответствует неолиберальному набору ценностей: власть элиты, недоверие демократии, поддержание рыночных свобод. Происходит, однако, отклонение от принципов чистого неолиберализма. Неолиберальные приемы изменяются в двух принципиальных моментах: во-первых, в стремлении к порядку как альтернативе хаоса индивидуальных интересов, и, во-вторых, в провозглашении господствующей морали средством, необходимым для скрепления общества с целью поддержания политической системы перед лицом внешних и внутренних опасностей.

В стремлении к порядку неоконсерватизм кажется всего лишь незначительным отклонением от авторитаризма, за которым стремится укрыться и неолйберализм. При этом неоконсерватизм предлагает принципиально иной ответ на одно из ключевых противоречий неолиберализма. Если «не существует общества, а существуют только частные лица», как изначально утверждала М. Тэтчер, тогда хаос индивидуальных интересов может легко взять верх над порядком. Анархия рынка, конкуренции и неограниченного индивидуализма (индивидуальные надежды, желания, беспокойства и страхи; выбор стиля жизни, сексуальных привычек и ориентации; модели самовыражения и поведения по отношению к другим) создает ситуацию, которой становится крайне сложно управлять. Это может привести даже к распаду всех социальных связей и установлению анархии и нигилизма.

В этом случае необходимо вводить некоторые ограничения для поддержания порядка. Неоконсерваторы утверждают, что милитаризация есть противоположность хаосу индивидуальных интересов. По этой причине они склонны преувеличивать возможную угрозу целостности и стабильности нации, реальную и воображаемую, возникающую внутри страны или за ее пределами. В США такой взгляд привел к тому, что Хофштедтер (Hofstadter) назвал «параноидальным стилем американской политики», когда нация постоянно изображается как обезглавленная и под угрозой врагов внутри и снаружи[97]. Этот политический стиль имеет в США долгую историю. Неоконсерватизм не нов, и со времен Второй мировой войны он укоренился, в том числе и во влиятельном военно-промышленном комплексе, в интересах которого оказывается постоянная милитаризация. Окончание «холодной войны» поставило вопрос о том, что же теперь является источником угрозы безопасности США. Радикальный исламизм и Китай стали преподноситься как возможные источники угрозы извне. Движения диссидентов внутри страны (уничтоженные члены секты Branch Dravidians в Вако, народные (милицейские) дружины, оказавшиеся очень кстати в момент взрывов в Оклахоме, беспорядки, последовавшие за избиением Родни Кинга в Лос-Анджелесе, уличные выступления в Сиэтле в 1999 году) требовали все более жестких полицейских мер внутри страны. Вполне реальное возникновение угрозы со стороны радикальных исламистов в 1990-е годы и кульминация этого процесса 11 сентября 2001 года стали основным поводом для объявления «войны терроризму», которая требовала милитаризации как внутри, так и за пределами страны, чтобы гарантировать безопасность нации. Проще говоря, была необходима некая полицейская (военная) реакция на реальные угрозы, воплотившиеся в атаке на Центр международной торговли в Нью-Йорке. Приход к власти неоконсерваторов гарантировал всеобъемлющий и, по мнению многих, даже излишне масштабный ответ в форме повсеместной милитаризации внутри страны и за ее пределами[98].