«Сорные» идеи социально опасны. За последние 40 лет Россия дважды впадала в истерику по поводу орфографической реформы. Один раз в 1963-1964 годах, когда окончательную гибель родного языка увидели в написан ьях «заец», «огурци» и «ноч», а недавно апокалиптическими показались невинные «брошура» и «парашут». Но орфографическая реформа не более, чем введение более рациональной и последовательной системы имен для «звуков речи». Сами же звуки она так же не способна изменить, как астрономические вычисления не могут изменить движения планет. Транскрипция, которой учат школьников в данном разделе, и есть «другая» орфография для русского языка, точно так же, как транскрипция, которая используется в словарях английского языка, – «другая» орфография для английского языка. Эти «орфографии» не претендуют только на практичность. Критерием же того, что школьник усвоил то, что ему говорили о транскрипции, должно быть задание затранскрибировать слово брошюра, и он должен был бы написать ее через [у].

Истерия, которая дошла до Госдумы и породила проект чудовищного постановления о запрещении внесения изменений в русский язык (путем орфографической реформы), свидетельствует, что эффективность изучения в школе темы «Звуки и буквы» в точности равна нулю. Пугает, что в стране не нашлось ни одной группы педагогов или ученых, которые достаточно внятно сказали бы, что возражения по существу реформы – ахинея. Другое дело, что в предложенной реформе мало практического смысла, и время для нее выбрано самое неподходящее.

Возвращаясь к основной нашей теме, еще раз подчеркнем: информационные технологии многократно увеличили возможности доступа к текстам, но сами по себе они не дают ключа к той информации, которая содержится в этих текстах.

Рафаил Нудельман

4 марта прошлого года в газете «International Herald Tribune» была опубликована статья американского журналиста Александра Шитлле под заголовком – «Ученые исследуют Коран». В ней говорилось, что события 11 сентября 2001 года привлекли внимание ученых к фундаментальным основам ислама, запечатленным в Коране. Однако исследование этой книги и ее истории оказалось далеко не безопасным занятием.

Шиттле рассказывает о недавнем исследовании немецкого ученого Кристофа Люксенбурга «Сиро-арамейское прочтение Корана», которое никак не могло найти издателей, – немецкие издательства страшились публиковать эту работу! Хотя в ней всего лишь утверждалось, что текст Корана на протяжении столетий читался, интерпретировался, а потому и переписывался с определенными ошибками.

Не удивительно, сетует газета, что Коран до сих пор по-настоящему не изучен, нет широких научных исследований, как, например, по истории иудаизма и текстам Ветхого Завета.

Тем не менее и сегодня в отношении истории Корана и самого ислама уже предложено несколько оригинальных и увлекающих воображение научных гипотез.

Известно, что ранний ислам сформировался под сильным влиянием иудаизма, занесенного в Аравию переселившимися сюда в начале новой эры евреями (например, Медину (Ятриб) населяли целых три еврейские общины). Из иудаизма ислам заимствовал учение о едином Боге и многое другое, причем заимствование происходило легко, поскольку лежало в русле уже существовавшей издавна традиции, согласно которой арабы, как и евреи, происходят от праотца Авраама («первым арабом» считается Ишмаэль, сын Агари, наложницы Авраама). Хорошо известно также, что в дальнейшем Мухаммед решительно повернулся против евреев, и весь Коран пронизан призывами к их истреблению («И скажет куст: о мусульманин, о Абдалла! За мной скрывается еврей – приди и убей его!»). Иногда это объясняется отказом ятрибских евреев принять ислам, но известный английский историк-арабист Бернард Льюис считает попросту, что «евреи Медины играли роль балансира между двумя враждующими арабскими общинами и поэтому были ненавидимы обеими». Мухаммед, по Льюису, видел свое призвание в объединении арабов, а евреев считал главной помехой такому объединению. Однако ненависть к евреям не утихла и после арабского объединения под знаменем ислама. И чуть ли не первым делом самого Мухаммеда, а потом его преемников стала подготовка похода в Палестину (она была захвачена калифом Омаром в 638-640 годах). Историки до сих пор спорят о военностратегических целях этого похода, но именно неясность таких целей заставляет думать, что Мухаммед попросту завещал своим преемникам подсечь самые корни иудаизма, отняв у него «землю праотцев» и превратив ее в «землю ислама». Некоторые историки на этом основании полагают, что в основе этой неукротимой ненависти лежало непримиримое, не на жизнь, а на смерть, религиозное соперничество, вроде того, которое породило яростный антисемитизм раннего христианства. Но во времена раннего ислама евреи давно уже не представляли собой того сильного конкурента, каким они были в отношении раннего христианства во времена Римской империи. Тут явно скрыта какая-то тайна, разгадка которой требует отказа от устоявшихся представлений и выдвижения альтернативных гипотез. Оказывается они есть.

Одна из них предлагает присмотреться к религиозным особенностям раннего ислама. Он действительно заимствовал у иудаизма весьма многое, но, кроме того, в исламе есть и христианские элементы. Само по себе это не так уж странно – всякая более поздняя религия складывается на основе заимствований из предшествующих. Странность в том, что иудейские и христианские заимствования в исламе отражают не вполне ортодоксальный иудаизм и не вполне ортодоксальное христианство, а скорее, влияние каких-то сект или даже ересей. Так, изнурительные и долгие мусульманские посты ближе к уставам ранних христианских аскетических монастырей, чем к более позднему византийскому христианству, а апокалиптические описания Страшного суда, ближе к представлениям кумранской общины евреев, чем к традиции иерусалимской ортодоксии. Наконец, в раннем исламе с его идеей «цепи пророков», последним из которых является Мухаммед, можно увидеть и черты гностической ереси: именно такую идею провозглашала известная гностическая секта манихейцев.

Шведский исследователь Тор Андре предложил другую альтернативу происхождения ислама. По его мнению, ранняя проповедь Мухаммеда выдает близкое знакомство с идеями монастырского христианства. Не исключено, говорит Андре, что во время своих торговых скитаний по Южной Аравии и Синайскому полуострову Мухаммед мог побывать в тамошних монастырях, познакомиться с уставами и прельститься их бытом.

Но в гипотезе Андре слишком много слабых мест. Достаточно упомянуть, что имя Иисуса встречается в Коране всего четыре раза, а имя Моисея – около ста раз. Образ Моисея как первого религиозного учителя в исламской «цепи пророков» буквально пронизывает ранний ислам. На его приоритет в создании монотеизма ссылается и сам Мухаммед: «Ибо до этой книги (Корана. – Р.Н.) была книга Моисея (Тора. – Р.Н.)». Кто мог внушить Мухаммеду такое неортодоксальное представление о Моисее и такое уважение к нему? – спрашивает еврейский историк Гойтейн.

И отвечает собственной, еще более нетривиальной гипотезой. Среди еврейских сект, во множестве возникших в иудаизме на переломе эпох, существовала и неведомая нам секта «Последователи Моисея», или «Бней Моше». Возможно, она возникла, говорит Гойтейн, как реакция на ортодоксальный иудаизм. Исследования текста Торы уже давно показали, что в иудаизме все время шла подспудная борьба между священниками Храма, пытавшимися «поднять» роль Аарона, прародителя левитов, в ущерб авторитету и значению Моисея.