Если наводить порядок на кухне по всем правилам науки, то почти всю металлическую посуду нам, пожалуй, придется списать. А что выбрать взамен? Старые медные миски да котлы, которые постеснялись бы поставить на стол даже наши прадеды. Этот неказистый инвентарь на удивление гигиеничен.

Британские исследователи из Саутгемптонского университета выяснили, что на медной поверхности перестают размножаться многие бактерии.

Билл Кивилл и его коллеги исследовали, как снизить риск пищевых отравлений, выбирая самую безопасную посуду. В их опытах выбор был таков: стальная посуда, латунная, медная. Вот что говорит Кивилл: «Конечно, стальная посуда выглядит очень красиво. Однако под микроскопом мы убедились, что ее поверхность изрезана множеством бороздок, и эти неровности забиваются грязью».

Во время опытов бактерии, поселившиеся на стенках стальной посуды, прожили там при комнатной температуре 34 дня; на латунных мисках им хватило сил продержаться четыре дня, а вот на медной посуде уже через несколько часов от их колонии не осталось и следа.

Впрочем, о чудесных свойствах меди знали задолго до этих научных опытов. Еще египтяне освежали воду с помощью меди. Сейчас ученые намерены разработать новые медные сплавы, которые будут достаточно дешевы, чтобы штамповать из них кухонную утварь.

Ни о ком не написано столько вранья, сколько о Бонапарте, – утверждает французский ученый Бернар Шевалье, директор музея Наполеона в Мальмезоне и музея-квартиры императора в его родном городе Аяччо. Например, существует мнение, что император был низкорослым. Таким его изображают и в кино, и на театральной сцене – забавным коротышкой, затерявшимся мевду огромной треуголкой и длинными сапогами. Некоторые исследователи, настаивающие на маленьком росте Наполеона, приводят в пример его смехотворно короткие кровати. Однако в те времена люди спали не гак, как сегодня, разметавшись по всей постели, а полусидя, опираясь на подушки.

Согласно отчету корсиканского патологоанатома Франческо Антонмарки, рост Наполеона составлял 170 сантиметров. То есть для своего времени он считался высоким человеком. А его современники отзывались о нем, как об отлично сложенном и привлекательном мужчине.

Игорь Лалаянц

Легенда гласит, будто бы некая дама спросила у известного физика начала прошлого века, в чем ценность сделанного незадолго до того открытия. На что тот ответил вопросом на вопрос: а в чем ценность рожденного младенца? Никто не может знать, кто вырастет из мальчика, который «маленький с кудрявой головой»…

То же и с нашими клетками, которые поначалу способны превратиться во все, что угодно, то есть в любую клетку из более чем сотни тканей, составляющих наш организм. (Потенциал же клеток взрослого организма гораздо уже. Считается, что взрослые клетки могут дать лишь клетки своей ткани.)

Клетки с неограниченным потенциалом получили название стволовых.

И вокруг них в последнее время разгорелись нешуточные страсти.

К своему удивлению, обнаружил в самой первой советской Медицинской энциклопедии, которую редактировал еще первый наркомздрав Се-1 машко, статью, посвященную Александру Александровичу Максимову (1874-1928). В статье указывается, что Максимов эмигрировал в 1922 году и провел свои последние годы в Чикаго, где активно занимался вопросами гистогенеза и воспаления.

Гистогенез – это образование наших тканей в ходе эмбрионального развития. Считается, что организм наш составлен тремя зародышевыми листками: снаружи экто-, изнутри эндо- и между ними мезодерма (от греч. «мезос» – середина, сравни: Месопотамия, или Междуречье).

Максимов работал в период бурного развития описательной медицины и биологии. Буквально накануне были переоткрыты законы Менделя, в 1908 году Нобелевскую премию дали нашему И.И. Мечникову, который постулировал центральную роль лимфоцитарного макрофага в таком важном защитном механизме, как воспаление, а через четыре года французу А. Каррелю, который разработал свой метод культуры тканей в той же Америке. С 1916 года метод взял на вооружение Максимов.

С его помошью он попытался разобраться под микроскопом в загадке, решение которой не далось Мечникову, а именно: откуда при воспалении появляется то множество клеток, накопление которых приводит к образованию флюса или нарыва?

Второй вопрос, который волновал его, это кроветворение. Известно, что клетки крови недолговечны. Максимальный срок их жизни не превышает двух месяцев. Так откуда же берутся новые? Понятно, когда клетки формируются в ходе развития зародыша, но во взрослом организме?

В результате своих скрупулезных исследований Максимов пришел к поразительному выводу.

Как написано в энциклопедии, он постулировал, что в нашем организме пожизненно сохраняются недифференцированные мезенхимальные, или камбиальные клетки, которые могут превращаться в лимфоциты и другие специализированные клетки соединительной ткани и крови.

Поясним, что термин «камбий» ученый позаимствовал из ботаники. Так называется тонкий слой клеток по периферии ствола дерева (стебля растения), который дает начало новым побегам-росткам. Часто можно видеть: дерево сломалось или спилили, а вокруг слома или пня уже растут новые веточки. Мезенхимой же эмбриологи называют «зародыш» будущей мезодермы, из которой образуется будущая соединительная ткань: кровь и кости, хрящи и сухожилия. Отметим, что клетки мезенхимы «выселяются» из нервной трубки, вот почему нейрон и лимфоцит генетические родственники. Да и функция у них сход-ная – различать вещества и воздействия.

Не удивительно, что в «простой, как правда» Америке Максимов вынужден был отказаться от заумной латыни и греческого и назвать увиденные им клетки стволовыми. Так этот научный сленг и закрепился в истории. О стволовых клетках писали как о «блуждающих клетках в покое, которые могут превращаться в различные клеточные формы». Тем самым он полагал, что решен спор о новообразовании клеток при воспалении.

Когда читаешь это сегодня, сразу же возникает вопрос: а что же наука делала долгие 80 лет! Что же она не пошла по широкому и ясному пути, указанному русским исследователем еще в середине 20-х? Все было в ее распоряжении: указание на существование «наследственных факторов», метод культуры и гипотеза стволовых клеток. Не забудем, что в самом начале тех же 20-х немец Ханс Шпеман сделал свои основные открытия в эмбриологии, за что в 1935 получил Нобелевскую. А Томас Морган, лауреат 1933 года, выпустил свою «Хромосомную наследственность» вообше в 1916 году.

Объяснений может быть два. Америка не была научным центром тогдашнего мира (вспомним «замолчанные» открытия П. Рауса, выделившего первый раковый вирус, получивший его имя, а также О. Эйвери, которому так и не дали Нобелевскую за доказательство генетической природы ДНК).

Каррель был уникумом, и это второе объяснение. Да, у него культуры каким-то чудом «переживали» десятки лет. но больше это до внедрения антибиотиков практически никому не удавалось. А потом люди больше были заинтересованы воспалением, которое возникает от множества причин, чем дифференцировкой.