Фогель не ответил — лишь учтиво поднялся с места, собираясь проводить Джимми до двери.

— Значит, увидимся завтра, мистер Фогель, — бросил Джимми напоследок.

Фогель взглянул на календарь, висевший на стене; там стояло двадцать первое апреля 1978 года.

— Да, конечно, — ответил он.

Уже в дверях Джимми обернулся к нему — бледный, худощавый тридцатилетний мужчина, в безвольных глазах которого светилась безмолвная просьба…

— Ведь там всегда завтра — правда, мистер Фогель? — спросил Джимми.

— Да, — устало согласился Фогель. — Там всегда завтра.

Первым словом, надо полагать, было "ай". Какой-нибудь проглодит, пытавшийся обтесать один камень другим, промазал, разбил себе палец — и вот, пожалуйста. Язык.

Меня так и тянет к подобным бесполезным и непроверенным фактам.

Возьмем первого пса. Убежден, это был невероятно смышленый, но трусливый волк, сумевший так запугать древнего человека, что тот швырнул ему объедки. Да и сам древний человек был жутким трусом. Человек и волк обнаружили, что могут вместе охотиться, в своей трусливой манере — и вот, пожалуйста, еще. Одомашненные животные.

Признаю, первые несколько тысячелетий я проявлял беспечность. К тому времени, когда до меня наконец дошло, что человечество нуждается в более внимательном присмотре, многие решающие события уже произошли.

Тогда я был молодым… ну, скажем, молодым падшим ангелом. Будь я постарше и поопытнее, история могла бы пойти совсем по-другому.

Затем случилось так, что я натолкнулся на молодого египтянина с женой, сидевших на камне у берега Нила. Вид у них был хмурый; вода поднималась. Неподалеку шастал голодный шакал, и мне пришло в голову, что если я на пару минут отвлеку внимание молодых людей, шакал сможет преподнести им неприятный сюрприз.

— По-вашему, высоковато? — обходительно спросил я, указывая на воду.

Они довольно косо на меня посмотрели. Я постарался как можно точнее скопировать внешность человеческого существа, но иллюзия была подпорчена широкополым плащом, странным для этого времени.

Мужчина ответил:

— Хоть бы она вообще не поднималась.

— Что вы, странно такое слышать, — возразил я. — Если бы река не поднималась, ваши поля не были бы столь плодородными, разве не так?

— Верно, — согласился мужчина, — но только если бы она не поднималась, мои поля по крайней мере остались бы моими. — Он указал туда, где вода сносила его изгороди. — Каждый год после половодья мы спорим из-за границ, а в этом году у соседа живет его двоюродный брат. А двоюродный брат этот — здоровенный мужик вот с такими бицепсами. — Длинной палкой мужчина стал задумчиво чертить в грязи какие-то линии.

Эти линии несколько меня встревожили. Живущие севернее шумеры недавно изобрели письменность, и я до сих пор не мог оправиться от потрясения.

— Что делать, жизнь — борьба, — сказал я мужчине в утешение. — Ешь сам, или тебя сожрут. Пусть победит сильный и пусть неудачник плачет.

Мужчина, похоже, не слушал.

— Вот бы найти способ, — пробормотал он, разглядывая свои метки, — чтобы получить какой-то дубликат ограды и ставить ее потом в прежнем месте…

— Чепуха, — перебил я. — Просто стыдно такое предлагать. Что сказал бы твой старый отец? Ведь что было хорошо для него…

За все это время женщина не произнесла ни слова. Теперь же она взяла у мужчины длинную палку и заинтересованно ее осмотрела.

— А почему бы и нет? — сказала она, указывая на проведенные в грязи линии. Мужчина начертил там примерный план своего участка, а каждый угол отметил камнем.

Тут-то шакал и бросился. Отощавший и отчаявшийся, с пастью, полной острых желтых зубов.

Длинной палкой женщина съездила зверю по морде. Шакал побежал прочь, жалобно завывая.

— Вот те на! — воскликнул я, неприятно пораженный. — Жизнь — борьба…

Женщина выругалась, а мужчина направился ко мне с недвусмысленно загоревшимися глазами — так что я поспешил убраться. И представляете — когда после очередного половодья я вернулся, они измеряли поле с помощью шестов и веревок!

Опять трусость — тот мужчина не захотел разбираться по, поводу границ со здоровенным кузеном своего соседа. Еще один счастливый случай — и вот, пожалуйста. Геометрия.

Вот бы мне все предвидеть — я бы подослал пещерного медведя к тому человеку, который первым проявил прискорбную искорку любопытства…

Впрочем, что толку в пожеланиях? Повернуть стрелки часов назад не смог бы даже я.

Но со временем я все же кое-чего достиг. Вместо того чтобы попытаться подавить тягу к изобретательству, я научился направлять ее в нужное русло. Я помог китайцам научиться делать порох. (Семьдесят пять частей селитры, тринадцать частей серы, двенадцать частей древесного угля, если вам интересно. Только вот размолка и перемешивание чрезвычайно сложны — сами китайцы никогда бы не додумались.) Когда они стали использовать порох лишь для фейерверков, я не сдался — провернул то же самое в Европе. Терпение всегда было моим козырем. Я никогда не обижался. И когда Лютер швырнул в меня чернильницей, я не был обескуражен. Я просто стоял на своем.

Периодические неудачи волнения не вызывали; меня угрожали низвергнуть именно достижения. По окончании каждой из войн возникал какой-то импульс, теснее сплачивавший людей. Малые группы воевали друг с другом, пока не образовывали большие группы; затем большие группы воевали друг с другом, пока не оставалась всего одна.

Я снова и снова затевал эту игру — с египтянами, с персами, с греками, — и под конец я их всех уничтожил. Но я понимал, где таится опасность. Когда две последние группы поделили между собой мир, последняя война могла кончиться вселенским миром, ибо уже не осталось бы никого, чтобы воевать.

В последней войне следовало применить столь разрушительное, столь беспримерно губительное оружие, чтобы человечество уже никогда не смогло оправиться.

Такое оружие нашлось.

И на пятый день, оседлав ветер, я рассматривал планету, лишенную лесов и полей, лишенную даже верхнего слоя почвы: там не осталось ничего, кроме голого камня, изрытого кратерами, подобными лунным. Небо исходило нездоровым лиловым светом, полное молний, выскакивавших словно языки змей. Да, я заплатил высокую цену, но человечества не стало.

Впрочем, не совсем так. Остались еще двое — женщина и мужчина. По прошествии времени я обнаружил их, живых и здоровых, сидящими на утесе, что нависал над радиоактивным океаном. Они находились внутри прозрачного купола — или силового поля, — не пропускавшего зараженный воздух.

Представляете, как близок я был к окончательному поражению? Если бы им только удалось распространить свою машину по всему миру до начала войны… Но эта оказалась единственной, которую они успели сделать. И вот они сидели внутри нее, как две белых крысы в клетке.

Они сразу же меня узнали. Вблизи выяснилось, что женщина совсем молода и миловидна.

— Весьма хитроумное приспособление, — учтиво обратился я к ним.

На самом деле это была отвратительная штуковина — плотные слои проводков, трубочек и прочей дряни глубоко под полом, а наверху большой полукруглый пульт управления и множество горящих лампочек.

— Жаль, я раньше не знал, — можно было бы найти вашей машине какое-нибудь применение.

— Ну уж нет, — угрюмо отозвался мужчина. — Это мирная машина. Она, кроме прочего, генерирует поле, которое защищает от атомного взрыва.

— Почему вы говорите "кроме прочего"? — поинтересовался я.

— А у него такая присказка, — вмешалась женщина. — Задержись ты еще на шесть месяцев, мы могли бы тебя одолеть. А теперь ты, похоже, считаешь, что победил.

— О, разумеется, — согласился я. — То есть так будет — в ближайшее время. А пока что можно устроиться поудобнее.