Ничего не оставалось, как, стиснув зубы, погружать руки в жирное месиво и выбрасывать наверх. Нам, привыкшим к трупам, уже не действовали на нервы ни вид обожженных костей, ни удручающий запах, однако полуобгоревшие части человеческих тел и внутренности то и дело заставляли содрогаться от ужаса. Особенно страшно было, когда попадались головы с частью сохранившегося лица. Нечаянно схватившись за такую голову, черную с одной стороны и как бы еще живую с другой, с которой смотрели еще не потерявшие своего блеска глаза, я чувствовал себя парализованным духом мести, веявшим от этих глаз.

Казалось, не будет конца изнурительной работе. На лицах людей, занятых ею, уже невозможно было прочесть обычного человеческого выражения. Я, совершенно обессилев, еле двигал руками и, подобно безумному, не чувствовал, как от жара у меня на голове иногда загорались волосы.

Дождь продолжал лить как из ведра. Скоро во двор въехало несколько грузовиков. Подвезли дробилки для измельчения костей. Теперь над извлеченными из ям остатками трупов стали проделывать новую операцию. Отдельные части с силой ударяли о землю, били по ним лопатами, чтобы отделить мясо от костей. Мясо снова бросали в ямы, обливали нефтью и поджигали. Кости закладывали в дробилку, где они размельчались, затем их насыпали в грузовики и вывозили за ограду. Уже темнело, но работы было очень много. Повсюду валялись кости и окровавленные куски мяса.

Скоро установили прожекторы, и работа продолжалась.

Когда один из грузовиков, возвращаясь из очередного рейса, проезжал мимо, из кузова выпрыгнул человек и хлопнул меня по плечу. Это был Хаясида. Мы молча посмотрели друг на друга. Хаясида кивком головы показал на автомашину, как бы спрашивая, не хочу ли я прокатиться с ним. Я согласился. Взявшись за лопаты, мы загрузили машину измельченными костями, похожими на мелкую угольную крошку, и сели в нее.

— Во всяком случае, эта работа лучше, — сказал Хаясида.

Размокшая от дождя земля превращалась под колесами в месиво, и из-под машины фонтаном вылетала жидкая грязь. Выехав за ворота, машина пошла по траве. Вокруг расстилалась ровная степь, и лишь местами попадались балочки, заполненные водой. Кости сбрасывали в эти балки. Но здесь могли их обнаружить. Чтобы не подумали потом, что это человеческие кости, их заваливали остатками сожженных трупов лошадей и других подопытных животных, поверху разбрасывали их головы, ноги и пр.

Работа закончилась глубокой ночью.

Мы вошли в опустевшую комнату, когда нас отпустили на полчаса для ужина. Несмотря на пустой желудок, из-за неприятного запаха, пропитавшего нас до самых костей, и пересохшего горла нам не удалось проглотить ни куска. В изнеможении мы бросились на койки. Никто не проронил ни слова. Каждому было выдано по бутылке кисловатого напитка, приготовленного из молока. Мы с жадностью выпили прохладную влагу и почувствовали некоторое облегчение.

После небольшого отдыха началось разрушение тюрьмы. Получив зубила и молотки, мы разошлись по камерам. Я направился в камеру секции «ро» на первом этаже. Камеры и коридоры были забрызганы кровью и перепачканы рвотой и испражнениями узников, еще утром бившихся здесь в агонии. Но я, не обращая на это внимания, смело садился на пол где придется, так как моя одежда и тело все равно были грязны от крови, мяса и сажи, и принимался за работу.

Камера площадью около десяти квадратных метров имела двойную железную дверь и одно окошко — длинную узкую щель с железной решеткой. Пол был земляной. На небольшом возвышении, почти у входа, лежала рогожа вместо постели, в углу виднелась параша. Стены серого цвета были ребристые, как меха растянутой гармони. На них пестрели многочисленные надписи на китайском и русском языках, которые мне с трудом перевел вольнонаемный из секции Такаги. Смысл надписей был примерно следующий: «Где я нахожусь: на земле или в аду?» — «Что намерены делать со мной?» — «Японская армия мучает невинных людей, мы ее проклинаем, она непременно будет уничтожена». На мой вопрос, чем сделаны надписи, вольнонаемный ответил, что они были нацарапаны, вероятно, ложками, так как другого орудия у заключенных быть не могло.

Я обратил внимание еще на одно странное обстоятельство — на пустые коробки от сигарет, которые были приклеены зернами риса к стене на уровне груди. Коробки хорошо держались и, видимо, использовались как вешалки для одежды.

Заключенному выдавалась одна пачка сигарет на три дня. Трудно себе представить, чтобы пустые коробки можно было использовать для такой цели. Я невольно подумал о жизни заключенных в заточении и о той изобретательности, которую они проявили в рамках дозволенного. Коробки держались настолько прочно, что мне с большим усилием удалось оторвать одну из них.

Стены камеры были сделаны из бетона повышенной прочности и с трудом поддавались зубилу. В течение часа я долбил одно и то же место, но выдолбил только ямку глубиной пять сантиметров. Я пытался применить электродрель, но от этого работа не ускорилась.

Всего на этой работе было занято около ста человек. Отовсюду слышались удары молотков, но работа почти не двигалась. И как предостережение время от времени через узкие окошки в камеры будто от молнии проникал лиловатый свет осветительных ракет.

Вероятно, в районе расположения нашего отряда происходил воздушный бой, а может быть, советский самолет-разведчик фотографировал местность.

Вскоре был доставлен динамит, который заложили в проделанные отверстия и подорвали. Результаты взрывов были малоутешительными: в стенах образовались проемы размером до одного квадратного метра. Поэтому операцию пришлось повторять многократно. Сделав новые отверстия, мы закладывали динамит, бежали к укрытию, после взрыва возвращались на место и продолжали работать молотками.

Измученные тяжелым трудом, лишенные сна люди, припав к земле в укрытии, дремали. Никому не хотелось вставать. И только страх смерти заставлял каждого подниматься и продолжать работу.

Так как разрушение здания продвигалось очень медленно, то возникла мысль прибегнуть к авиабомбам. Но в отряде под рукой их не было, а доставка со склада требовала значительного времени.

— Продолжать работу прежним порядком! Как-нибудь справимся, — распорядилось начальство.

У меня возникла мысль вырыть яму в земляном полу и заложить туда динамит. С этим мне удалось быстро справиться. Впрочем, получился незначительный эффект. Взрывом выворотило землю, но стену едва затронуло.

Летом в Маньчжурии рассветает рано. В три часа край неба на востоке начал светлеть. К этому времени дождь прекратился.

Стало известно, что бомбы уже в пути. Мы облегченно вздохнули и даже успели на ходу позавтракать наспех сваренным рисом. Вскоре на грузовиках прибыла большая партия пятидесятикилограммовых бомб.

В каждой камере заложили по одной бомбе. Все их соединили электропроводкой для запала. Закончив приготовления, люди ушли в укрытие.

Разрушение главного здания, лабораторий и других сооружений было поручено саперам. Если эти сооружения и не полностью разрушатся, одни каркасы не будут служить прямой уликой. Однако тюрьме уделялось особое внимание. Ее нужно было разрушить так, чтобы от нее ничего не осталось.

«Сейчас будет все кончено», — думали мы, лежа на мокрой траве в ожидании взрыва.

Минут через двадцать раздался оглушительный взрыв, и над главным зданием высоко в небо взметнулось пламя и обломки стен тюрьмы. В этот момент на лице каждого можно было прочесть удовлетворение: от арены вчерашней трагедии не осталось и следа. Было девять часов утра 10 августа 1945 года.

Работы еще не были закончены. Командование намеревалось эвакуировать личный состав только после того, как будут уничтожены все улики.

Прежде всего эвакуировали членов семей военнослужащих, и их багаж был доставлен на железнодорожную ветку.