Так начал свой рассказ Хаясида. Судя по его рассказу, дело было так.

В тот вечер Комия дежурил. Было решено, что, когда он будет делать обход, Хаясида подаст сигнал. Приближался решающий момент. В казарме царила мертвая тишина. Все, за исключением «заговорщиков», спали. Хаясида, притворяясь спящим, держал в руках один конец шнура. Другой конец был привязан к прикладу учебной деревянной винтовки, которая стояла в пирамиде. Замысел Хаясида был прост: он потянет за шнур, винтовка упадет, и это будет сигналом. Услышав шаги Комия, он несколько растерялся.

— Ишь, притворились, что спят, — насмешливо сказал Комия, поровнявшись с койкой Хаясида.

«Чего же я жду?» — мелькнула у Хаясида тревожная мысль, и он дернул шнурок. Винтовка с грохотом упала на пол.

— Что?.. Что такое? — закричал Комия, еще не понимая, что случилось.

Несколько человек, напряженно ожидавшие сигнала, вскочили с постелей и стали расхватывать из пирамиды учебные винтовки.

— Бей! — крикнул кто-то и ткнул прикладом в Комия.

— Мерзавцы! Вы что, бунтовать?! — дико заорал тот.

— Не шуми! Мы тебе сейчас не солдаты!

Обезумевший от ярости Комия, на которого со всех сторон сыпались удары, схватил одну из стоявших в углу боевых винтовок и стал неистово размахивать ею.

Караульные прибежали уже после того, как Комия, выплевывая выбитые зубы, с окровавленным лицом выскочил вон. Когда был наведен порядок, Хаясида и другие участники ночного происшествия, очутившись на гауптвахте, упали духом. Но случилось так, что в самом начале расследования на первый план неожиданно всплыл вопрос о пехотной винтовке образца 1905 года, которой потрясал Комия. На боевом оружии был поврежден государственный герб — хризантема. Вероятно, Комия в припадке ярости задел винтовкой за печку. О том, что произошло в отряде этой ночью, было известно только военному министерству и командованию Квантунской армии. От войсковых частей этот факт держали в строгой тайне. По указанию начальника отряда дело было прекращено, и все участники расправы с Комия вернулись в свою группу. Начальником группы вместо Комия был назначен наш бывший вербовщик Накано. Комия перевели в один из филиалов отряда.

Закончив свой рассказ, Хаясида на некоторое время задумался, а потом, как бы подводя итог, заключил:

— Да, но мы от этого ничего не выиграли, наоборот… За нами теперь будут следить. Что ни говори, но мне почему-то неловко перед товарищами. Они задумываются: не останется ли все по-старому? У меня тоже нет никаких надежд на будущее. Я уже примирился с мыслью, что всю жизнь придется возиться с крысами и мышами.

— Что делать? И я в таком же положении. Но не надо падать духом. Давай-ка прогуляемся лучше, забудем на время обо всем. Не хочешь пройтись к аэродрому? — предложил я, желая перевести разговор на другую тему.

Я не знал, как отвлечь Хаясида от грустных мыслей, и, словно автомат, то и дело повторял:

— Забудь, забудь, не думай ни о чем!

Мы не спеша направились в сторону аэродрома, но вдруг Хаясида остановился.

— Знаешь, вот я сейчас осмотрелся вокруг, и мне так захотелось бежать из этого ада. В душе я сознаю, что это невозможно, но у меня скверный характер: не успокоюсь, пока не выполню то, что задумал.

Я был поражен. Мысль о побеге не раз мелькала и у меня. Но каждый раз я убеждал себя, что нужно во что бы то ни стало преодолеть этот соблазн. И вот именно из-за того, что я все время старался избавиться от этого соблазна, меня неотступно мучила мысль, что когда-нибудь благоразумие изменит мне.

Мы с Хаясида до позднего вечера просидели в садике на скамье. С наступлением вечера на смену дневной жаре пришла вечерняя прохлада. Беседа наша шла вяло, но мы были только вдвоем, и одно это было для нас каким-то умиротворением. В расположении учебного отдела раздался сигнал отбоя. Мы встали и распрощались. Проводив взглядом Хаясида, я поспешил в свою казарму.

Остановившись у входа в комнату, я услышал язвительный голос Оми. Войдя в помещение, я увидел Морисима и Кусуно, которые стояли на коленях, почтительно слушая начальника. Хаманака еще не вернулся.

— Где был? — спросил меня Оми, презрительно осмотрев с головы до ног.

— Ходил на прогулку, — ответил я.

— Вероятно, берешь пример с Хаманака?

— А что такого сделал Хаманака?

— Да говорят, что он все время отирается у казенных квартир, где живут вольнонаемные и врачи.

Я замечал, что в последнее время Хаманака часто встречается с барышней Имадо. Оми, по-видимому, пришел специально, чтобы что-то сделать с Хаманака.

— А где Хаманака? — спросил он, хотя прекрасно догадывался об этом и сам.

— Я не знаю.

— Не знаешь?! Он не знает, куда пошел его товарищ по оружию! Не думаешь ли ты этим оправдаться? Я не допущу, чтобы ты строил невинную рожу! Видите ли, он был один, ходил на службу и ничего не знает… Я не погляжу, что ты земляк Акаси… Если ты думаешь, что из-за этого я, как другие, буду с тобой церемониться, то ты ошибаешься. Найти Хаманака! Живо!

Действительно, я привык к тому, что все вольнонаемные относились ко мне снисходительно. Дело в том, что мои сослуживцы уже не раз получали от начальства затрещины, и только меня никто еще ни разу не тронул и пальцем. Даже Оми, и тот до этого времени считался со мной. Поэтому все думали, что я нахожусь под покровительством Акаси. Именно об этом так злобно проговорился сейчас Оми. Меня охватило тяжелое предчувствие. Вот уже около месяца Акаси не показывался, и никто не знал, где он находится. Поведение Оми навело меня на грустные размышления о том, что Акаси, вероятно, уже нет на этом свете, или же с ним произошла какая-нибудь неприятность. Во всяком случае, мне казалось, что в отряд он уже больше не вернется.

Мы встретили Хаманака как раз в тот момент, когда выходили из казармы на его поиски. Оми, не ответив на приветствие Хаманака, цинично бросил ему:

— Ну что, натаскался? — и, не дожидаясь ответа, с яростью крикнул: — Марш в казарму! Живо!

Когда мы вошли в казарму, начался допрос:

— Хаманака! Ты тогда сказал, что нашел фотографию барышни Имадо?

— Так точно…

— И ты еще продолжаешь лгать мне?

Хаманака уныло опустил голову. Он понял, что Оми все известно. Возможно, он узнал о фотографии от самой Имадо или, может быть, выследил их сегодня вечером во время свидания. Готовый во всем признаться, Хаманака тихо проговорил:

— Простите, обманул. Карточку мне подарили.

— Я знаю об этом уже давно. Говори честно, почему ты сегодня опоздал к отбою?

— Я гулял с госпожой Имадо и немного задержался, — глядя в одну точку, сказал Хаманака с решимостью человека, припертого к стенке.

Я до глубины души был поражен его спокойным тоном. Нам все время твердили, что любовь — это преступление, и откровенное признание в ней мы восприняли как бесстыдство. Но Хаманака, видимо, это было совершенно безразлично. При свете электрической лампочки у него лишь сверкали глаза да слегка подергивались бледные щеки.

— И ты еще имеешь наглость так отвечать?! Неужели ты не считаешь свое поведение недопустимым? — несколько недоуменно спросил Оми, но Хаманака промолчал. Оми во второй, в третий раз повторил свой вопрос, но Хаманака словно воды в рот набрал.

— Акияма, а ты как думаешь? — внезапно обратился ко мне Оми.

— О чем? — с невинным видом спросил я.

Я прекрасно знал, что он спрашивает меня о любовных делах Хаманака, но притворился непонимающим.

— Ты, скотина, не слушаешь, о чем я говорю? Я тебя спрашиваю: что ты думаешь о Хаманака?

Я отлично знал, что если отвечу так, как угодно Оми, то буду прощен. Но внезапно я почувствовал, что не могу осудить Хаманака, и не потому, что я осознал неизбежность любви, а просто потому, что был подавлен необычайной серьезностью Хаманака. Во всем отряде, изолированном от мира глухой стеной, на которой с полным основанием можно было написать: «Оставь надежды всяк, сюда входящий», — только Хаманака сохранил вкус к жизни. Это было понятно даже мне. Хаманака, должно быть, тоже понимал, что если он с целью угодить старшему по званию скажет ни к чему не обязывающее: «Да, виноват», — то все закончится благополучно. Но он был не из тех, кто свое жизненное благополучие строит на таком, пусть безобидном, подобострастии перед начальством. Я отдавал себе отчет, что, если поступлю в угоду Оми и осужу Хаманака, мне будет обеспечена безопасность, зато я поставлю Хаманака в безвыходное положение. И я тихо ответил: