Я пошел в госпиталь. Кто-то окликнул меня. Я обернулся и увидел Хаясида.

— Я тоже пойду с тобой, — сказал он и тут же перевел разговор на другую тему.

Отношения между Хаясида и Саса ограничивались тем, что они некоторое время вместе разводили крыс. Я понял, что Хаясида догнал меня отнюдь не с целью вместе идти к больному.

— Хороший Коэда человек! Вот было бы здорово, если б таким же был мой начальник группы… А то он такая скотина…

Меня поразило, с какой злостью говорил Хаясида о своем начальнике группы Комия, сравнивая его с Коэда. Комия тиранил Хаясида даже после того, как тот начал работать в лаборатории. Он то и дело припоминал ему какие-нибудь прошлые проступки. Неприязнь Комия испытывал не только Хаясида. Поэтому такого начальника ненавидело большинство группы.

— Знаешь, мне ужасно хочется избить этого Комия. Наплевать, что он начальник группы. Я не успокоюсь, пока хоть разок не ударю его, — возбужденно говорил Хаясида.

Но я не верил, что он говорит это всерьез. Такое намерение мне казалось скорее безрассудством отчаявшегося человека. Ведь и в отряде действовал императорский указ о военнослужащих, гласивший: «Следует помнить, что приказ начальника для подчиненного равносилен приказу, отданному Нами».

Мы пришли в госпиталь. Саса, которому только что наложили компресс на рану после удаления зараженного участка, лежал на животе на белых простынях. Увидев нас, он еле удержался от слез.

— Было очень скверно, когда резали. Словно электрическим током ударило… Сразу помутилось в глазах, и я даже перестал потом понимать, больно мне или нет, — жаловался он, рассказывая нам, как его оперировали.

— А мы только что хоронили Абэ, — заговорил я, желая сообщить единственную новость, которую мы знали.

— Вот как, — Саса немного помолчал, а потом с кривой усмешкой добавил:

— Да я ведь тоже чуть было не решился последовать его примеру.

В этот день мы, как всегда, работали у культиваторов для выращивания бактерий чумы. Задание было небольшое, и, закончив работу к двум часам, мы стали дезинфицировать лабораторный стол и посуду.

— Может быть, хоть сегодня удастся уйти пораньше! — сказал мой сосед.

— Кто знает, могут перебросить на другую работу, — заметил я.

Мы говорили шепотом, боясь, как бы не услышало начальство. Нашим постоянным и сокровенным желанием было немного отдохнуть. Все думали об одном — поспать, как только выдастся свободная минута.

Вскоре в рабочую комнату вошел сотрудник службы связи.

— Одного человека быстро в подвал главного здания, на переноску!

Мы сразу прекратили работу, и каждый из нас был готов отправиться немедленно. Нас приучили автоматически исполнять любое приказание.

— Сегодня отправляйся ты, Акияма. Можно идти прямо так. Комната № 26, — сказал Сагава.

Я быстро вымыл руки и спустился в подвальное помещение. Мой путь лежал через мрачный коридор, которому придавала зловещий вид его необычная окраска. Для защиты от мух, комаров и других насекомых потолок и стены были выкрашены в красный цвет, который насекомые не выносят. Дневной свет сюда не проникал, и день здесь не отличался от ночи. Лишь кое-где под потолком висели лампочки без абажуров, и в коридоре постоянно царил полумрак. Поэтому он был похож на длинный и узкий туннель, стены которого будто бы кто залил темно-красной кровью. Я чувствовал себя так, словно иду навстречу большой опасности.

Вдруг до моих ушей донесся дикий вопль, похожий на рев раненого животного. Пронзительные звуки, отражаясь от красных стан, многократным эхом гулко разносились по коридору. Я испуганно огляделся и продолжал идти. Вскоре я увидел, как перед входом в лабораторию трое служащих отряда держали за руки «бревно». Крики этого несчастного я и слышал. Один из служащих толкнул его в спину, и жертву втащили в помещение. Я наблюдал эту картину не шелохнувшись. Давно мне хотелось собственными глазами увидеть и убедиться, что на живых людях действительно проводятся опыты. Но сейчас я не рад был тому, что спустился в этот подвал, так как с первых же шагов стал испытывать чувство, близкое к ужасу.

— Прибыл в ваше распоряжение! — отрапортовал я старшему лаборанту, вышедшему из комнаты № 26.

— Хорошо. Войди и надень спецодежду, — сказал он и с озабоченным видом вошел в соседнюю комнату.

По обеим сторонам от коридора, куда я пришел, расположились лаборатории. Из-за жары почти во всех комнатах были открыты окна, выходившие в коридор. Чувствовалось, что атмосфера здесь гораздо более напряженная, чем в лабораториях секции Такаги, где работали мы.

Открыв первую дверь, я очутился в помещении, где находился дезинфицирующий душ. Здесь я прошел обработку раствором карболовой кислоты, затем надел резиновую спецодежду, похожую на легкий водолазный костюм, и уже в ней снова прошел обработку дезинфицирующей жидкостью. Эта одежда почти не отличалась от той, которой мне приходилось пользоваться при проведении опытов на животных. Она плотно облегала все тело. За спиной находился маленький кислородный аппарат.

Открыв вторую дверь, я снова доложил, что готов приступить к работе.

Посредине комнаты к черной, словно вымазанной дегтем, железной койке привязывали человека («бревно»), который отчаянно бился в руках ассистентов. Люди в такой же, как и у меня, спецодежде держали жертву равнодушно, как автоматы. «Бревно» защищалось со страшной силой, хотя руки и ноги его уже были связаны. Это был здоровый человек нормальной упитанности. Человек, используемый для опыта, как и подопытное животное, должен быть здоровым, так как если он болен и ослаблен, результаты опыта не будут отражать картину течения болезни в обычных условиях. Поэтому в тюрьме нашего отряда особое внимание обращалось на питание и гигиену. В этом заключалось ее главное отличие от обычных тюрем.

Я подносил, как мне было приказано, медикаменты и инструменты и наблюдал, как военный врач делает инъекцию. Я не знал, с какой целью производится опыт, что вводят человеку в кровь, но, судя по тому, как хронометражист внимательно следил за течением болезни после инъекции, я понял, что проверяется скорость действия каких-то бактерий. Несчастный корчился в страшных муках, издавая душераздирающие вопли, но наконец затих, видимо силы его иссякли. Опыт продолжался два-три часа, показавшиеся мне вечностью.

Вечером мне приказали вывезти его труп. Он выглядел ужасно. Вся грудь и лицо подопытного приобрели темно-лиловый оттенок из-за подкожных кровоизлияний, лимфатические железы под мышками и в паху страшно вздулись, а кожа в этих местах стала темно-красной, как у спелого персика. Я уже видел на снимках «бревна», погибшие такой мучительной смертью, и поэтому имел некоторое представление о том, как они должны выглядеть в действительности. И тем не менее теперь, когда мне показали обезображенный болезнью до неузнаваемости труп, я, взглянув на него, чуть не упал в обморок. Я невольно отвел глаза, но передо мной по-прежнему стоял страшный образ мертвеца с искривившимися в муках губами и жутким блеском налившихся кровью белков полуоткрытых глаз, которые, казалось, с ненавистью смотрят на меня.

Тому, кто часто имеет дело с трупами, все равно. А что должен чувствовать врач, своими руками делавший инъекцию живому человеку, зная наперед, что тот погибнет. Вряд ли он мог быть спокойным после такого зверского убийства, совершенного собственными руками? Разве исследования должны быть сопряжены с такой жестокостью? Неужели обязательно проводить подобные опыты, чтобы создать новое оружие, добиться посредством его победы в войне и успокоить сердце императора? Такие мысли навязчиво лезли мне в голову. Конечно, эти мысли не были такими отчетливыми в тот момент, когда я, почти не помня себя от ужаса, отвозил труп, но позже они становились все яснее и постоянно терзали меня.

Труп окунули в крепкий раствор карболки, и я, взвалив мертвеца на тележку, повез его. Бесконечно длинным показался мне путь по зловещему подземному коридору от лаборатории до крематория. Потрясенный до глубины души, я шагал, как слепой, машинально толкая тележку, и постоянно натыкался на различные предметы. Каждый раз, когда тележка на что-нибудь наезжала и труп подпрыгивал на ней, мне казалось, что это страшное «бревно» вот-вот вскочит и бросится на меня, и тогда ужас охватывал все мое существо с такой силой, что у меня начинался озноб, хотя был разгар лета и в коридоре держалась высокая температура. К тому же тележка катилась с таким нудным скрипом и визгом, что порой казалось, будто вокруг меня мечутся и стонут все души замученных здесь раньше, оплакивая очередную жертву. Высокая труба, назначения которой я до сих пор не знал, оказалась трубой крематория. Туда был проведен электрический звонок, возвещавший об окончании опыта, поэтому когда я добрался до открытых дверей, меня уже ждали трое служащих.