«Может, это и есть мое счастье? Чего еще желать женщине в моем возрасте? Опять влюбляться, страдать от тоски, от невозможности, терять, мучиться… Ну, уж нет! Для счастья хватит этих двоих!» Она подумала о Женьке, о его сухих ладонях, потом, о поэте и собачке. Интересно, найдет ли та сегодня свое счастье…

Светлый ангел в небесах лишь головой покачал да рукой махнул. Никогда он не понимал этих женщин! И чего им нужно?!

Женька, строча за своим столом очередной очерк, на минутку оторвался, чтобы похвалить себя, и как это он все замечательно решил с детективом! Матильда теперь выглядит вполне счастливой! И посердился чуть-чуть, хоть бы позвонила, как добралась, чумовая!

Только Тимка с Камикадзе ни о чем не думали, они уже спали….

– Здрассьте! Вы Небушкин? Матвей? Я звонил вчера, помните…

– Проходите быстрее, – Матвей нетерпеливо дернул мнущегося на пороге визитера за руку, и тот кубарем влетел в слабо освещенную глотку коридора, – ноги только вытирайте! Роза Арчибальдовна сегодня дежурят! Вот тапочки. Позвольте Вашу куртку, – хозяин ловко закинул дублёнку на рогатую вешалку и потащил смущенного гостя мимо черно-клеенчатой двери, тщетно пытаясь прикрыть его неширокой грудью. Но окаянная дверь зловеще скрипнула и женщина-гренадер с кавалергардскими усами громогласно рявкнула в дверном проеме: «Значит так! Вытирайте свои лужи сами! Я к вам в уборщицы не нанималась. Шастают туда-сюда. А у меня, между прочим, два высших образования и ОДИН выходной!»

Пробормотав нечто вроде

«Неизвольтебеспокоитьсявсебудетвлучшемвиде!», Матвей втолкнул перепуганного гостя к себе и, нашарив коробку спичек, принялся по очереди зажигать одну за другой свечи в массивном подсвечнике.

– Не легче ли лампочку, – боязливо предложил гость.

– Нет, нет! Как можно-с!

Постепенно светлея, комната наполнялась предметами, которые язык не поворачивался назвать хламом. То были пестрые маски с черными глазницами, изящные рапиры, старинные телефоны и платья, удивленные куклы, весомые комоды и шкафы в буковых завитушках, футбольные ворота с покачивающимся вместо сетки гамаком. Осмотрев странное убранство, гость готов был бежать прочь от безумного хозяина, но тот силой усадил визитера в плюшевое кресло со словами: «Вам не говорили, я работаю бутафором в театре?!» Все встало на свои места. Гость, успокоившись, поглядывал на свое благообразное отображение в дружелюбном зеркале напротив. Хозяин включил электрочайник и, плюхнувшись на диван, предложил: «Расскажите о себе, У Вас есть рекомендации? Нет? Ну и чудно! А то в последнее время приходят некоторые…А я честно предупреждаю: дело не в связях и даже не во мне. Я не пойму в чем! Просто одному могу помочь, а другому – увольте!»

Как-то сами собой на столике выстроились рядком чайник, чашки, блюдца, аппетитное варенье в тонкостенной вазочке, несколько печений и конфет – в плетеной тарелке. Хозяин и гость, смотрели друг на друга. Гость утверждал, что он поэт, называя довольно известное имя, жаловался, что устал, что приходиться много работать. Он ведь еще в редакции служит, еще муж и еще отец троих детей. А вдохновение – вещь пугливая. Залетит на минутку в форточку, а тут надо к главному – на ковер или за младшеньким в садик, или за обоями в магазин. Вдохновение раз – и обратно. Догони, попробуй! Это раньше он был невесом и прыгуч, его стихи, воздушные, как и он сам, буквально вылетали из-под пера. А теперь…

Матвей слушал, внимательно вглядываясь в говорящего, не перебивая, не спрашивая. Постепенно из невзрачного неприметного человечка он превращался в близкого друга для рассказчика. Куда подевались сутулость и затравленность.

Поэт заметил, какие необычные у собеседника глаза: серо-голубые с карими брызгами и прозрачной печалью, такие пишут у ангелов на иконах.

Когда гость закончил, хозяин, отставив чашку, слез с дивана, обошел вокруг кресла и замер, прислушиваясь к чему-то, поднеся указательный палец к губам «тс-с» и закрыв глаза. Так он стоял долго, минут пять, не шелохнувшись. Поэту вновь стало неуютно и страшно. Но Матвей встрепенулся по-птичьи и, открыв сияющие очи, заулыбался как ребенок: «Я помогу Вам! Мне разрешили. Вставайте!» Схватив сантиметр, он принялся вдохновенно порхать вокруг визитера (теперь уже клиента), измеряя его шею и спину. «Разведите руки, – шептал он, записывая на бумажке, – Ага! Главное не ошибиться, Ничуть не короче рук! Ни-ни! Посидите, я сейчас.» Небушкин зарылся в чертежи, сваленные грудой на диване.

– Мне, м-м-м, сказали, что Вы это, бесплатно? Я не ошибаюсь?

– Ну, конечно! – изумился сквозь бумаги Матвей, – Конечно.

– У меня есть кое-какие сбережения, и я бы мог…

– Ни в коем случае! Даже и не думайте! Вы все испортите!

Клиент, наконец, расслабился в кресле, как в шезлонге на пляже и его окатило теплой волной воспоминаний. Под уютную болтовню, Небушкин чертил что-то, изредка бросая на поэта радостные невидящие взгляды. Поэт опять заерзал в кресле:

– А у Вас много, э-э-э, заказов?

– Не очень. Сейчас зима. Весной бывает столько, что не успеваю. Приходится на работе больничный брать. Всем, знаете, хочется весной. А чем, спрашивается, зима плоха?! Город белехонек, воздух – что твой хрусталь! И такая тишина, аж в ушах – колокольцы, – Матвей, улыбаясь, запрокинул голову.

– Да! Завидую… – задумался поэт, – Вы вот в любое время можете, как только пожелаете.

Небушкин ссутулился и стал похож на преждевременно состарившегося подростка:

– Нам, мне то есть, нельзя!

– Как! Вы разве сами не летаете?

– Моя задача – крылья мастерить.

– А они не подведут? Они у Вас, часом, не бутафорские?

– Не извольте беспокоиться! Обязательно полетите. Еще потом за новыми прибежите, если эти потяжелеют. Вот, кстати, Ваши, – и Матвей сунул под нос поэту готовый чертеж, на котором изображена была немыслимая конусообразная конструкция.

– Это мои?! Они ни на что не похожи!

– Они Ваши! Каждому – свои крылья. Ваш каркас – из дерева. Бывают еще металлические, пластиковые, пробка…Покроем их резаной бумагой, можно добавить немного голубиных перьев. Люди требуют, чтобы непременно были перья. Как будто они ангелы или птицы! Вот недавно одному художнику смастерили из оберток от «сникерсов» и «Баунти».

– И летал? – не поверил гость.

– А как же! И по сей день летывает. Да из чего угодно можно: из цветов, болтов, гипса, покрышек…

– Разве это может летать? Тяжелое!

– Самолеты вон летают, а они из чего?

– Но там мотор!

Матвей хмыкнул:

– А здесь душа человеческая, Где мотору с ней тягаться!

Он приблизился, доверительно положив руку на плечо поэту, и прошептал:

– Есть, правда, непременное условие. Вы готовы стать другим? Отбросить обиды и прочую чепуху? Готовы полюбить всех и каждого: капризную жену, ноющих детей, соседскую собаку, прыщавого соседа, старушек в очередях, решительно и бесповоротно. Полет может переменить всю жизнь Вашу.

Вы этого хотите?

– Да.

– Значит полетите! Я в Вас верю.

– Но как? Почему?

Матвей улыбнулся:

– Потому что очень скоро, может завтра, я найду невидимое перышко из крыла ангела. Оно лежит где-то потерянное на улице или лестничной площадке. Если прикрепить его в центр конструкции, ваши крылья оживут!

– Матвей! Да что вы там, оглохли что ли? Два звонка! Опять к Вам! – соседкин вопль прервал их приятную беседу.

– Ах, да! Пора! Прошло уже два часа! Я позвоню, – Небушкин засуетился, вытаскивая поэта из кресла.

– Как! Разве вы торопитесь?!– разочаровался тот. Он бы мог сидеть здесь до вечера, в мягком кресле, пить чай и наблюдать, как мастерят крылья. Но хозяин бесцеремонно выпроводил гостя в коридор, нахлобучив ему шапку на лысеющую голову и бережно, как разомлевшего младенца, завернув поэта в дубленку. В дверях выгоняемый столкнулся с уставшей красивой женщиной.

Ее темные волосы были чуть припудрены сверкающим снегом.