Когда она уснула, Тупиков какое-то время смотрел на нее спящую, чужую, незнакомую. И боялся. А вдруг, она уже так изменилась, что никакие шарики не помогут, не вернут ему прежнюю возлюбленную? Или, вдруг, они не прилепятся, или…

Впрочем, другого выхода не было. Чуть дыша, приложил шарик к щеке. "Раз". Щека с готовностью приняла его, и ямочка тут же исчезла. Как не бывало! Осторожно перевернув спящую на спину, Тупиков, раскрыл у нее на груди рубашку. Он так нервничал, что даже вспотел. "Два!" Розовая, почти детская нежная пятка торчала из-под одеяла. Она словно уже тянулась к шарику. "Три!" – сказал Тупиков и приставил последний шарик. Дело сделано.

Первые два дня жена Тупикова чувствовала себя не очень. Пришлось даже вызвать доктора. Зато она постепенно возвращалась в свое обычное шарикообразное состояние. Тупиков поил ее бульоном и морсом. На третий день любимая встала.

– Как ты себя чувствуешь?– не без трепета спросил он.

– Хорошо! Очень хорошо! Только вот щека чешется. Наверное, аллергия. Надо будет с доктором посоветоваться. А ты как? – жена поглядела на Тупикова влюбленными глазами.

С тех пор все пошло по-старому. Тупиков, правда, подозревал, что, скорее всего, перепутал шарики местами. Потому что щека у жены периодически чесалась, а пятка стала вдруг такой чувствительной, что любое прикосновение вызывало бурю страсти. Но это уже, собственно, их дело, интимное. Ничего менять Тупиков не пожелал, а вдруг да сделается хуже! К супруге относился с еще большей нежностью, суетился вокруг нее, словно бы она была сделана из богемского хрусталя.

– Осторожно, милая! Тут так темно и опасно, – бормотал он на лестнице, поддерживая ее по обыкновению под локоток, – Ах! Не торопись так. Здесь очень крутые ступеньки!

А к котам и кошкам Тупиков и вовсе охладел.

Лемуркин любил чужих жен и терпеть не мог, когда его били. Уж таким он появился на свет. Никто не знал, почему женщины свободные интересовали его меньше замужних. Странная привычка, тем более, что он не выносил даже одного вида насилия. Но ничего не мог поделать с собой, такой он уж был противоречивый. Заметив красивую замужнюю даму, супруг которой на минуту отлучился, Лемуркин бил копытом, как бывалый конь. И даже становился выше ростом и шире в плечах, словно кто-то невидимый поддувал его, как мячик. Кругленький и увеличившийся в объеме Лемуркин начинал похаживать возле дамы, бросая пламенные взоры, понтово потряхивая длинной челкой и покуривая дорогую сигаретку.

В детстве отец, который был из крестьян, учил маленького Лемуркина: "На чужой каравай рот не разевай!" Лемуркин твердо усвоил правило и при виде чужого каравая плотно смыкал губы, сжимал зубы и даже отворачивался. Но при виде чужой жены с гибким станом или пышными формами, отвернуться не мог, губы его распускались как редкий африканский цветок, челюсть отвисала. Лемуркин распушивал невидимый хвост, надувал зоб, топтался возле предмета вожделений, закатывал томно глаза, как ему, во всяком случае, казалось, и сыпал комплиментами, гортанно, с придыханием и со знанием дела. Он выпрашивал у дамы номер телефона или одаривал ее своею визиткой. На все про все у Лемуркина выходило минут десять. За это время дама либо давала ему от ворот поворот, либо соглашалась взять визиточку: "Ах! Боже мой! Ну, о чем мы будем с вами разговаривать! Мы же совсем не знакомы. Разве что на философские темы?!"

Лемуркин, сладостно урча, ловил у дамочки ручку для чмокания и ретировался, уступая место супругу. Все еще распушенный и надутый, мчался домой в томительном предвкушении. Он увлекался вполне искренне каждой новой пассией и даже похож был на влюбленного юношу, если бы не порядочная плешь и брюшко.

Увы! Частенько его увлечения заканчивались банальным битьем. Мужья-эгоисты никак не могли согласиться с идеей всеобщей любви! "Собственники! – огорчался Лемуркин, – разве женщина – вещь?! Разве она носовой платок или зубная щетка? Почему красивая женщина должна принадлежать одному мужчине? Почему?!" – горестно вздыхал Лемуркин, ставя в очередной раз примочку на глаз. Он ложился спать, и снилось ему прекрасное будущее, где нет места такому изжившему себя явлению, как брак. Там красивые женщины носят длинные ноги и регистрационные талоны, разрешающие им принадлежать нескольким мужчинам, а некрасивые выстраиваются в очередь в салоны красоты, чтобы обрести в последствии вожделенный талон.

Признаться, в последнее время прекрасные замужние дамы заглядывались на Лемуркина все реже и реже, а главное, ни одна из них не заходила к нему на чай дважды. Виной всему были то ли повышение уровня вредности красивых замужних дамочек, то ли сам Лемуркин, который за последние года три не помолодел, а наоборот поистерся как старый коврик, и все больше и больше терял товарный вид. Да и дыхалка у того, невидимого, что надувал Лемуркина перед атакой на дамочек, видно, тоже поизносилась. Приходилось выдумывать все новые и новые способы обольщения и заманивания.

Для этих именно целей он свел дружбу с одним Изобретателем, что жил в той же парадной, но на верхнем этаже. Дружба была скреплена бутылкой водки. Лемуркин горько плакал на плече у Изобретателя, сморкаясь в занавеску, и тот обещал подумать. Вскорости был изобретен хитрый сачок для ловли капризных замужних дам, сачок с высоким коэффициентом действия. Изобретатель заверил, что работа не займет больше двух-трех месяцев, и где-то к весне Лемуркин сможет без особого труда словить на любой вечеринке не одну, а то даже две-три дамочки.

Сачок представлялся Лемуркину прозрачной, почти невидимой конструкцией, напоминающей обычный сачок для ловли бабочек. Стоило помахать над головой у какой-нибудь дамочки, и даже совсем необязательно напяливать его ей на голову… Достаточно просто помахать, и все мысли дамочки тут же попадали в этот сачок, в голове оставалась только одна мысль, только одно навязчивое желание – попасть к Лемуркину домой.

О, как тянулись для Лемуркина эти каких-нибудь два-три месяца! Он осунулся, подурнел и каждый вечер звонил Изобретателю, тупо задавая один и тот же вопрос: "Ну, скоро?!" Сначала Изобретатель терпеливо рассказывал Лемуркину о ходе работ, но потом ему это надоело, и он грубо заявил, что тот отнимает своими звонками драгоценное изобретательское время, и если заказчик все еще хочет получить желаемое, то пусть прекратит звонить. Об окончании работ ему будет сообщено отдельно.

Лемуркин даже заболел от огорчения, еще больше похудел и осунулся, но потом вышел на работу. Ведь нужны же были деньги на приобретение сачка!

Ворочаясь бессонными ночами, он страдал. Он переживал, что Изобретатель передумал делать сачок или попросту забыл о существовании Лемуркина. А когда он все же засыпал, снился один и тот же кошмар. В кошмаре Изобретатель коварно решал сам воспользоваться своим изобретением. Очередь из прекрасных дам выстраивалась к Изобретателю, причем, хвост очереди спускался до второго этажа, где жил сам Лемуркин, и даже ниже. Лемуркин смотрел на этот хвост в дверной глазок, хватался за сердце и плакал.

Лемуркин престал посещать вечеринки, а сиживал теперь вечерами дома у телевизора в тапочках и стареньком халате, принадлежавшем когда-то маме. Он забирался прямо в тапочках на диван, сворачивался клубком и обиженно сопел, вздыхая на экран, где потрясающие красотки, весело щебеча, показывали ему язык, а их мужья – кукиш.

Но вот, наконец, позвонил Изобретатель, сообщил, что работа почти завершена и дня через три сачок можно будет забрать.

Лемуркин воспрял духом. Побрился, купил модный одеколон, сходил к парикмахеру, сменил занавески и добился приглашения на три вечеринки. Он сделал генеральную уборку. Бокалы в серванте позвякивали, чайничек посвистывал. Посвистывал и сам Лемуркин. Он примечал и записывал в блокнот всех красивых замужних дамочек, и даже просто хорошеньких, которых в ближайшее время намеревался словить. Начальник на работе похвалил его, а в транспорте гадкие дети перестали уступать место. Солнце подмигивало Лемуркину. Птицы звенели вместе с трамваями, причем последние ни чем не уступали первым, выдавая такие трели, что можно было подумать, будто и у них наступил брачный период. Город, взмахнув многокрыльем улиц, окончательно и бесповоротно ринулся в весну.