– Все равно нечестно. Они играют по твоим правилам, а, может, им хочется по своим?!

– А вот и нет! Мы сами по себе! – возразил Дракон. Куклы заверещали:

– Мы сами по себе! Мы сами по себе!

Михей вскочил с дивана и под шумок раскрыл ладонь – божья коровка исчезла.

– Да что они без меня! – рявкнул он, – Мертвые деревяшки, жалкие тряпки. Я вдохнул в них жизнь! А вот ты… – давясь невысказанным, подошел к окошку, чтобы разглядеть на стекле дождевые капли.

В темноте коридора Варенька безуспешно пыталась схватить его за руку. Словно плохой кукловод дергал не за те веревочки, и получалось мимо. Из ванной доносилось вечное, как само время «кап-кап-кап…»

– Пока.

– Пока.

– На премьеру придешь?

– Что ты!

– Ах, да, забыл, в субботу концерт. Но есть еще воскресение, правда? Я устрою премьеру для тебя одной…

Перейти через двор – недолгие проводы. Зонтик спасал одуванчик от дождя. Прощаясь у парадной, Михей закрыл глаза, да так и пошел обратно, не глядя.

«Ты чё, ослеп? Разуй глаза, умник! – Это он наткнулся на Люсьену. – Думаешь, она тебя оценит?! Нет, милый, тут тебе не светит», – дворничиха злобно сверкнула золотым зубом. Михей осторожно обошел ее. Кто знает, может, куклы правы, и Люсьена на самом деле не дворничиха, а злая волшебница?

«Пора новое лицо заказывать, « – заметил он, рассматривая немного уставшую вывеску «Балаганчик дядюшки Михея». Такая выцветшая для детей не годится. Хорошо, что семь лет назад возникла идея с театром. Он был тогда просто Мишкой Милешиным, безработным актером. Вместе с двоюродными бабушками жил в необъятной квартире, в полуподвале на Фонтанке. Старушки с энтузиазмом восприняли очередную Мишкину идею, помогали с ремонтом, вдохновенно продавали билеты, после премьер поили зрителей чаем. Они все делали с энтузиазмом и вдохновением, даже умерли с энтузиазмом, оставив после себя грамотное завещание. А Мишка тем временем вырос в Михея. Сам мастерил кукол, придумывал сказки, сам играл. Иногда приглашал друзей из «Марикокколы», но это, если спектакль намечался грандиозный, а рук не хватало.

Михею нравилось смешить детей. Он искренне старался ставить веселые пьесы, но иногда, пьесы получались грустные, а дети плакали.

Варенька поселилась в доме напротив полтора года назад. Спектакли смотрела по нескольку раз. Забираясь с ногами на любимое место в седьмом ряду, обнимала колени руками.

– Она для меня всё равно, что дочь, – уверял Михей Трубадура. Замечая, что тот ухмыляется, поправлялся, – Ну, сестра, младшая! С чего вы взяли, идиоты, что я люблю её. Что вы вообще в этом понимаете? Любовь это как ураган. А Вареньку мне просто жалко. Ходит неприкаянная. Тонкая вся, ущипнуть вон не за что. Женщина должна быть легко ущипываемая и прикаянная!

Трубадур поддакивал, думая: «Какой же ты Хозяин, если в своих чувствах разобраться не можешь!» А вслух спросил:

– А, признайся, Хозяин, тебе ведь хотелось бы её поцеловать, а? Хотелось?! Ну, как эту твою Эллу?

– С ума сошел! Варенька – не такая…

– Ей, между прочим, не восемнадцать и даже не двадцать пять, – высунулась из-за двери Мачеха, – сама паспорт видела!

Михей хотел, было, её убить, но спохватился, что глупо злиться на собственную куклу, у которой голова из папье-маше, и тогда попросту перевернул улыбку.

– Причем тут возраст? Она из тех, кто выпал из времени и пространства. И любит своего… без памяти.

– Ничего у них с Елагиным не получится! – подала голос Принцесса, – У него таких Варек – только свистни!

– Да-да, – вмешалась Королева-мать. Улыбку-то он ей перевернул, а корону забыл на бошку напялить, отчего Королевой кукла стала лишь наполовину, – Эти рокмузыканты немытые-нечесаные, – она старательно подбирала слова помягче, – … просто Донжуаны какие-то!

Михей только руками развел. Совсем обнаглели, сидят тут, о любви рассуждают, советы дают. Да, и он хорош! Нашел с кем беседовать!

Нет, если бы Аркадий Елагин был таким, Михей нашел бы, как оградить от него Вареньку, спас её.

Год назад тайком от Вареньки Михей явился на концерт Елагина. А чего прятаться! Да, запрыгай он перед самым её носом, не заметила бы! Она прислонилась к равнодушной стене возле сцены. Смотрела, упоенно запрокинув голову, с полузакрытыми глазами и немыслимой улыбкой. Первая же песня раскачала его из стороны в сторону, проникла внутрь и вернулась обратно из самого сердца, как будто это он сочинил ее. Все вокруг стали родными и не осталось в битком набитом зальчике ни одного человека, который в этот миг не был бы счастлив… А главное… Нет, ему не могло померещиться!.. В прозрачных глазах Аркадия проплывали ангелы. Раньше Михею уже встречались подобные ангелы в глазах людей особенных, словно нездешних. Не выдержав накала, лопнула струна. Варенькино лицо исказилось от боли. И тогда Михей понял: всё, что происходит с ней, неотвратимо. Никому не под силу остановить лавину. Он больше не спорил, не пытался переубедить. Только жалел, потому что знал, таков божественный расклад, Елагин никогда не полюбит её, не для того родился.

Вот в пьесах все просто и ясно. Герой победит злодея, Принцесса поцелует героя, и они будут жить долго и счастливо, да ещё и умрут в один день. А в жизни, где эти коварные злодеи? Побеждать некого. Все вокруг замечательные люди. А Варенька несчастлива. И остаётся только напиться – в стакане утопиться!

В этот раз напиться не дала Элла. Пришла, как всегда, без звонка. Куклы разбежались. Не то, чтобы они не любили Эллу, ведь хозяин всегда после неё добрел. Просто они не умели с ней играть, а она считала, что Михей занимается глупостями, что ему давно пора стать администратором приличного театра. Но все же Михей ей нравился, потому что всегда был чуток и нежен. А какой женщине не хочется нежности, черт возьми! И чуткости.

Утром Михей, возвращаясь из магазина, опять налетел на Люсьену.

– И когда это кончится! – жаловалась дворничиха. – Все падают и падают, падают и падают, а я – убирай!

– А Вы не убирайте! – робко посоветовал он.

– Тоже мне, умник! Это ж сама губернаторша приказала! Чтобы заразы никакой не было, ясно? – и тихо добавила. – А твоя-то заболела, на работу не пошла.

– Элла? – удивился Михей. Когда он уходил, роскошно развалившаяся поперек кровати Элла выглядела даже слишком здоровой, да еще и храпела.

– Дурак ты, Михей, или прикидываешься? Варька твоя захворала.

Захватил из дома банку с вареньем, Трубадура, Принцессу с Бедняжкой Нелли и – к Вареньке. Она и вправду температурила. И, судя по торчащему из-под одеяла носу, на варенье надежда слабая. Пришлось сгонять за водкой, которая всегда имелась в запасе у Люсьены, недаром она слыла волшебницей.

– Это Варька у стены холодной простудилась, на концерте, – заахала Принцесса.

– Теперь у нее воспаление легких будет, и она умрет, – захныкала Бедняжка Нелли.

– Не будет. Мы ее сейчас водкой разотрем.

Варенька водкой растираться наотрез отказывалась: стеснялась. Пришлось Михею с Трубадуром отвернуться. Куклы принялись за работу. Больная от щекотки хихикала, а Михей поймал себя на том, что подглядывает в стекло от серванта. Устыдившись, он зажмурился изо всех сил, так что голова закружилась.

Воспаления легких не случилось, но болела Варенька три недели. Михей перебрался к ней с раскладушкой, развлекал, показывая сказки, которые тут же по ходу и сочинял. Куклы частенько сбивались, не зная текста, а бедная Королева-Мать в конец запуталась, потому что по нескольку раз на дню была то Королевой, то Мачехой. Даже разговаривать стала сама с собой. Но, казалось, всё напрасно!

Варенька тосковала по Аркадию. Одуванчик из желтого стал белым, то ли поседел от печали, то ли просто время пришло. В огромных Михеевых носках и его же полосатой, подвернутой со всех сторон пижаме, она походила на несовершеннолетнюю арестантку, осужденную за любовь и заключенную в эту самую любовь, как в тюрьму. «Гражданин судья, ты ведь хочешь, чтобы тебя ТАК называли, – мысленно сердился Михей и тут же принимался упрашивать, – смилуйся! Ну, неужели ты приговорил ее к любви пожизненно? Не мучай. Отпусти… Хотя бы ради белого одуванчика».