Через три недели Варенька, проснувшись в семь утра, заявила, что абсолютно исцелилась. Дождь, который шел два дня, внезапно прекратился. Солнце шпарило сквозь занавески, батареи раскалялись. Михей неодобрительно заворочался на раскладушке:

– Тебе только так кажется! Могут быть осложнения!

– Какие еще осложнения! Завтра концерт, а я здорова. Спасибо тебе, Михей! И вам тоже, – кивнула она куклам.

Михей вздохнул, сложил раскладушку и велел всем собираться домой.

Хорошо, что день был занят, и следующий тоже: они готовился к премьере, – мыли полы, приколачивали декорации.

– Не пришла! А ведь всегда после концерта прибегала! – беспокоились вечером куклы.

– Может, Хозяина не хотела перед премьерой отвлекать?

– Ну, скажешь тоже, когда это она о Хозяине заботилась?! Даже и не позвонила! А ведь он – весь на нервах. Я тоже такая нервная, такая нервная, – затараторила Принцесса.

– Заткнитесь, уроды! Спать мешаете! – Михей бабахнул дверью. Кусок штукатурки отлетел прямо на Дракона. Принцесса шлепнулась в обморок.

На премьеру Варенька всё же пришла, заняла любимое место в седьмом ряду.

«Я расскажу вам сказку. Жила была девочка. У нее не было ни отца, ни матери, а значит, и её тоже не было. Стало быть, сказка не про нее, а про одну очень капризную принцессу…»

Пьеса удалась на славу. За полтора часа куклы спешили прожить жгучую, как внезапный фейерверк, чужую жизнь и концу ужасно утомились. Больше всех устал Михей. Она кинулась к нему, чтобы вытереть пот со лба, уронила платок, подняла, смутилась. Ангелы в ее глазах водили хороводы и сияли так, что смотреть на них было нестерпимо больно.

– Я счастлива, – улыбнулась Варенька виновато.

Позже на кухне рассказала, что болезнь пошла ей на пользу. Вечно летающий в облаках, Аркадий заметил ее отсутствие. А когда увидел после концерта, признался, что её не хватало все это время. «А потом, поцеловал и шепнул: «Ты просто будь для меня, Варенька!» Представляешь, он запомнил моё имя! Я нужна ему! Ну, что ты стоишь как истукан? У тебя чай есть? Пусть куклы ставят чайник!»

Но куклы падали на пол, спичка не зажигалась, чашка разбилась. В конце концов, это всего лишь куклы!

«Я стану для него кем угодно, слышишь, другом, служанкой, стаканом воды, осенним листом на ворохе других. Пусть подержит минутку в руках и отпустит. Улечу, не буду в тягость. Михей, ну, пожалуйста, попроси Волшебника превратить меня в кленовый лист. Он может». Волшебник засучил рукава, замахал палочкой. Из тостера повалил серебристый дым, но чуда не произошло.

«Прости. Ты устал. У тебя премьера, а я со своими глупостями! Пьеса чудная, лучшая из всех! Я пойду. Не провожай.» А он и не смог бы. Повис на стуле, уронив руки. И куклы не шептались как обычно, молчали, выпучив бессмысленные глаза и раскрыв нарисованные рты. Через час Михей встал, вышел на воздух.

Люсьена добилась-таки своего. Двор смотрелся унылым и серым. Как сирота на поминках. Еще дымились на голом газоне аккуратные горки пепла, в них корчились безобразные гусеницы-трупики. Все, что осталось от осени. Нет, один лист ещё держался, на клене возле самого дома. К нему-то и ползла по пожарной лестнице неугомонная Люсьена. Из подворотни, завывая, рванул ветер. Лист оторвался с оглушительным треском. Дворничиха чуть не упала. Еле удержавшись, ловко спрыгнула с лестницы и погналась за крохотной добычей. «А вдруг, это Варенька, – подумал Михей, – сейчас поймает и сожжет!» Хотел крикнуть: «Не тронь!» – но не успел. Новый порыв ветра подхватил лист, подбрасывая все выше и выше. Люсьена подпрыгнула и полетела вслед за ним, забавно поджимая ноги, обутые в резиновые сапоги. Лист скрылся из виду, вскоре и Люсьена пропала за крышами соседних домов. «Не поймает!» – успокоился Михей. Он побрел к себе. Да так и не заметил, что из близорукого неба, наклонившегося низко над городом, с тихим звоном посыпался колючий снег.

Через два дня увидел за окном Вареньку. Она шла по двору, под ботинками похрустывали обледенелые лужицы. За ней, держась, как маленький, за руку, – Елагин. Варенька то и дело оборачивалась, смотрела на своё чудо, вела аккуратно, чтобы не упал, не поскользнулся. Аркадий, улыбаясь, разглядывал то небеса, то зеленую, не прикрытую шапкой макушку.

– Чего же ты страдаешь, Хозяин? – спросил Трубадур. – Она счастлива. Ты всегда этого хотел, чего же тебе еще?

– Много ты понимаешь! Сгинь! – Михей швырнул в Трубадура тапок. Задрожали, зазвенели, целуясь, стоящие на столе бутылка со стопкой. – Я ведь знаю, чем все это кончится, деревянная твоя башка. И вообще, какое тебе дело?! Хочу и страдаю. А ты не мешай.

Трубадур поморщился:

– Ты, помнится, говорил, что она тебе как дочь?

– О дочерях тоже страдают. И потом, мало ли чего я тебе наговорил!

Всю ночь в мастерской горел свет. Михей творил нечто из бумаги, картона и тряпок. С куклами не разговаривал. А те висели смирненько, каждая на своём гвоздике, терпеливо дожидаясь утра. Они верили, утром Хозяин сочинит для них новую пьесу. Каждому достанется своя роль, вот только какая это будет роль и что за пьеса – догадаться не могли.

На рассвете в дверь чуть слышно поскреблись. Неспящий Михей открыл. Варенька повисла у него на шее, обнимала ледяными руками.

– Я поняла! Как же я могла ошибаться?! Теперь я знаю, я не люблю его. Всё обман, слышишь. Я вот к тебе пришла…

– Сумасшедшая! – Михей поставил Вареньку на пол, потянул на кухню. – Дай хоть на тебя посмотрю. Зима на дворе, а ты в одной футболке.

С трудом напялил на неё свой свитер. Она стучала зубами, руки её одеревенели.

Михей развернул их ладонями кверху. Так и есть. Уже почти зажило. Там, где когда-то были аккуратные отверстия, остались еле заметные следы, крупные родимые пятнышки, по одному – на каждую ладонь…

Утро началось со звонка мужниной любовницы. Матильда поняла это, потому что супруг замурлыкал, облизывая трубку, и голос его приобрел своеобразную гортанность. «Нет, утро не должно начинаться с таких вещей! Ну, пожалуйста, пожалуйста! – взмолилась она, снова засыпая, – Начнись с чего-нибудь другого!» Утро послушалось и началось с другого: с пения электродрели этажом выше. «Вот это уже лучше!» – подумала Матильда и окончательно проснулась. Дверь в ванную была приоткрыта. В эластичных трусах муж смотрелся потрясающе. И вообще, в свои сорок выглядел так, что молоденькие девочки строили планы и облизывали пухлые губки. Муж весело подмигнул и снова замурлыкал под нос: «Отречемся от старого ми-и-ир-р-ра…» Определенно он был похож на кота. Громадный спортивного вида котяра самодовольно выгибал спину, задрав воинственного вида рыжий хвост. Бреющийся кот в эластичных трусах смотрелся комично. Матильда фыркнула и побрела в кухню.

Камикадзе метнулся под ноги. «Вы же знаете, что уже полдвенадцатого, и никто-никто в этом доме не удосужился меня до сих пор накормить!» – жаловался он пушистым тапочкам на ногах Матильды, покусывая их от нетерпения. «Да, сейчас, сейчас!»– Матильда хотела насыпать корм, но животное мешало, отчаянно урча, атаковало миску. «Сегодня не жди!» – крикнул из коридора муж. Слышно было, как облегченно крякнула дверь, вытолкнув супруга на лестницу.

Прошло уже три месяца с тех пор, как муж заявил, что любит другую, но семью разрушать не желает. Три месяца с того самого момента, когда Вселенная выскользнула из ее рук, разлетевшись вдребезги. Долго потом она пыталась собирать старенькую Вселенную, в которой ей так хорошо жилось, изрезала в кровь руки и не только, да так и не сумела найти всех осколков. И по сей день не хватает порой то Туманности Андромеды, то Красного и Черного морей, то Его любви. Три месяца Матильда плакала почти непрерывно, а неделю назад поняла, что устала. И еще поняла, что муж никогда не полюбит ее обратно, несмотря на обещания психолога. Отношения плавно переросли в дружеские. Она стирала его шмотки и отжимала полезные для его здоровья соки. Терпела, когда он являлся в три часа ночи и укладывался возле наполовину пустой супружеской кровати на матрасике. Вместо отчаяния в душе образовалась пустота, огромное, ничем не заполненное пространство. Новая Вселенная не выстраивалась.