Карл встал перед ней на одно колено, прикоснулся к ее руке и просительным тоном сказал:

– Я так беспокоился за вас, Фрэнсис! О моя дорогая, простите меня – я вел себя как ревнивый дурак!

– Простить вас? О сир! – Она взглянула на Карла, не отнимая ладоней от лица, лишь чуть раздвинув пальцы, словно пыталась руками отгородиться от мира. – Это я должна просить у вас прощения! Я знаю, почему это произошло со мной, – . это наказание за то, что я так поступила с вами!

Волна невыносимой жалости и нежности захлестнула Карла. Он почувствовал, что мог бы отдать все, чем владел, за то, чтобы Фрэнсис снова стала прекрасной, чтобы она снова поглядела на него с дразнящим, уверенным в себе кокетством. Но все это пропало раз и навсегда: сверкающая улыбка на лице, счастливый смех очаровательной женщины, которая знает; что ее красота заставит простить ей что угодно. Неудержимый гнев охватил Карла. Господь всемогущий, отчего этот мир портит все, к чему прикасается?

– Не говорите так, Фрэнсис, прошу вас. Сам не знаю, почему я так глупо повел себя. Но когда я услышал, что вы заболели, я не находил себе места. Если бы что-то случилось с вами… Но, слава Богу, вы поправились! Я больше не потеряю вас.

Фрэнсис посмотрела на него долгим и серьезным взглядом, будто размышляя: увидел он, как она изменилась, или нет. Она отчаянно надеялась… Но – нет, бесполезно. Конечно, он увидел все. Ведь все другие, увидели, так почему бы ему не увидеть?

– Да, я поправилась, – пробормотала она. – Но лучше бы я умерла. Да, я жалею, что осталась жива. Да вы посмотрите на меня!..

С этими словами она отняла руки от лица, ее голос превратился в крик, мученический и отчаянный. За спиной Карла неожиданно послышались рыдания матери Фрэнсис.

– Посмотрите же на меня! Я стала уродиной! Карл схватил ее за руку:

– Да нет же, Фрэнсис, нет! Это пройдет со временем, уверяю вас, что пройдет. Эх, видели бы вы меня после оспы. Я мог бы самого дьявола испугать своим видом. А теперь посмотрите – ни одной оспинки не осталось. – Он искательно взглянул на нее, улыбнулся, прижал ее руки к сердцу. Он испытывал страстное желание помочь Фрэнсис, заставить поверить в будущее, хотя сам не верил в него. И пока он говорил, ее лицо стало светлеть, крупица надежды загорелась в ее душе. – Да не успеете вы оглянуться, как никто и не догадается, что вы когда-то болели оспой. Станете ходить на балы, и все скажут, что вы еще больше похорошели. Вы будете прекраснее, чем в тот первый вечер, когда я увидел вас. Вспомните, дорогая, те черно-белые кружева, что были на вас, бриллианты в волосах…

Фрэнсис глядела на Карла как зачарованная и напряженно слушала. Его слова звучали как старая и почти умышленно забытая мелодия.

– Да, – прошептала она. – Да, я помню… и вы попросили меня потанцевать с вами…

– Я не мог оторвать от вас глаз, я никогда не видел столь прекрасной женщины…

Она улыбнулась, от всего сердца благодарная ему за доброту. Но игра была печальной: как и он, она знала, что оба притворяются. Большим усилием воли она сдерживала слезы, а он сидел рядом и говорил, изо всех сил стараясь отвлечь ее от горьких мыслей. Но она не могла не думать о своей трагедии, да и Карл не мог думать ни о чем другом.

«О, ну почему это случилось именно с ней? – говорил он себе, негодуя. – Почему именно с Фрэнсис, веселой, милой и дружелюбной Фрэнсис, когда есть множество других женщин, вполне заслуживающих такой участи…»

Но Карл был упрямым человеком.

Однажды он сказал, что когда-нибудь Фрэнсис станет уродливой и будет просить любви, но окажется никому не нужной. Он позабыл эти бездумно брошенные слова, но отнюдь не забыл годы ожидания и униженные мольбы, почти физическую боль желания, жажду обладания. И вот теперь неожиданно именно она стала той, кто просит.

Как-то раз после полудня они были в саду, спускавшемся к реке позади Сомерсет-Хауса, и шли под руку вдоль ряда высоких кустов подстриженного дикого лимона. Фрэнсис была одета в красивое платье из голубого атласа с воланами из черных кружев на юбке; на волосы была накинута черная кружевная вуаль, спускавшаяся до подбородка. Ее чувство красивого подсказывало необходимость как-то компенсировать то, что сделала с ней болезнь. Она использовала веер, чтобы прятать за ним лицо, вуаль для зашиты кожи, и вот сейчас, остановившись на берегу реки, она встала в тени большого вяза.

Они молча глядели на воду, потом ее рука, лежавшая на его локте, медленно сжалась. Он обернулся и внимательно посмотрел на Фрэнсис, а она – на него. Минуту Карл стоял неподвижно и наблюдал. Он понял, что Фрэнсис просит поцеловать ее. Карл обнял ее и на этот раз не почувствовал сопротивления, она не возражала, как прежде, когда он прижимал ее к себе. Напротив, Фрэнсис сама прижалась к нему, притянула к себе, и он почувствовал исходящую от нее, нет, не страсть, а жажду доставить ему удовольствие, тревожное предчувствие, что она не будет желанной.

Карл нежно отпустил ее: жалость к Фрэнсис победила его естественную реакцию на женское тело и губы. Но она не желала отпускать Карла и обняла его за плечи.

– О, как вы были правы тогда! А я была дурой! Зачем вы были так терпеливы со мной!

Удивленный ее откровенностью. Карл тихо ответил:

– Дорогая моя, я надеюсь, что никогда не опушусь до того, чтобы брать женщину против ее воли.

– Но я… – начала Фрэнсис, потом внезапно замолчала и покраснела. Она резко повернулась и побежала по тропинке. Карл понял, что она плакала.

Однако вечером следующего дня, когда Карл спускался по дворцовой лестнице, чтобы в одиночестве покататься на лодке, он неожиданно для себя повернул лодку в сторону Сомерсет-Хауса. Подплыв к берегу. Карл выскочил из лодки. Но ворота на причале оказались запертыми, тогда он перемахнул через стену и через сад бросился к дому.

«Я ждал этого пять с половиной лет, – думал он. – Видит Бог, это не слишком долгий срок!»

Карл и герцог Букингемский сидели за столом друг против друга и внимательно рассматривали маленькую, но превосходно выполненную модель нового военного корабля. Они возбужденно и с глубокой заинтересованностью обсуждали модель. Карл всегда любил корабли и море и знал о них так много, что придворные считали столь обширные технические познания ниже его королевского достоинства. Но флот был гордостью Карла, и он все еще испытывал жгучую боль оттого, что голландские паруса развевались над водами его рек, а голландцы грабили его земли, сжигали и топили его лучшие корабли. Король надеялся, что наступит день и он отомстит им за это унижение. А сейчас он занимался созданием нового, более сильного флота. В этом состояла надежда всей его жизни – Англия должна когда-нибудь стать владычицей морей, всех морей и океанов на свете. Именно в этом он видел величие своего небольшого королевства.

Наконец Карл встал:

– Что ж, я не могу больше любоваться этой моделью. В два часа я играю в теннис с Рупертом.

Он взял со спинки стула парик, надел его, бросил взгляд в зеркало и надел шляпу.

Букингем тоже поднялся, держа шляпу под мышкой.

– В такой жаркий день? Завидую выносливости вашего величества.

– Это моя ежедневная физическая тренировка, – улыбнулся Карл. – Мне нужно поддерживать здоровье, чтобы были силы для развлечений.

Они вышли, и Карл запер дверь, опустив ключ в карман камзола. Пройдя через несколько комнат, они поднялись по узкой лестнице и оказались в большой Каменной галерее. Им навстречу вышла Фрэнсис Стюарт в сопровождении служанки и арапчонка, державшего ее шлейф. Фрэнсис помахала им рукой, они остановились, и Фрэнсис ускорила шаг.

Букингем поклонился, Карл улыбнулся ей и дружески поцеловал в губы. Во взгляде Фрэнсис была взволнованность и трогательная настороженность – ни на мгновение не покидало ее ужасное сознание того, что она утратила прежнюю красоту. Изменилась вся манера поведения; словно пытаясь компенсировать невозвратимое, Фрэнсис стала нервно оживленной, всегда старалась понравиться, но в глазах сквозила тоска.