Нахмурившись, Коринна поглядела ей вслед. «Бедняжка, – подумала она, – как же она несчастна». Потом тихо закрыла дверь:

В тот вечер Брюс поздно вернулся домой, только во втором часу ночи. Коринна послала ему записку в Уайтхолл, в которой сообщила, что несколько недомогает и не сможет прийти во дворец, но просила его не менять планов. Она очень надеялась, что он что-нибудь отменит, но этого не произошло. Коринна не могла заснуть, и когда он вернулся, то застал ее сидящей в кровати, обложенной подушками. Коринна делала вид, будто читает недавнюю пьесу Джона Драйдена.

Он не прошел сразу в спальню, а, как всегда, отправился сначала в детскую взглянуть на детей. Коринна сидела и слушала его шаги: он тихо прикрыл за собой дверь, и она вдруг поняла: маленький Брюс – сын герцогини. И даже удивилась – как она раньше не догадалась об этом. Вот почему он почти ничего не рассказывал о якобы существовавшей первой миледи Карлтон. Вот почему мальчик, так рвался вернуться в Англию и уговаривал отца взять его с собой. Вот почему Карлтон и Эмбер так хорошо понимали друг друга, Коринна чувствовала, что их связывала общая тайна. Нет, то был не просто случайный роман.

Коринна сидела, онемев от всех этих ужасных мыслей, когда Брюс вошел в спальню. Он поднял брови, будто удивился, что она еще не спит, но улыбнулся и подошел поцеловать ее. Когда он нагнулся, Коринна взяла пасквиль Рочестера и протянула ему.

Брюс застыл, глаза сузились. Потом он взял листок, выпрямился и, не поцеловав Коринну, торопливо пробежал текст – так быстро, что было очевидно: он уже видел пасквиль. Затем он швырнул листок на стол.

Они долго молчали, глядя друг на друга. Наконец он сказал:

– Прости, что ты узнала об этом вот так, Коринна. Я должен был давно рассказать тебе.

Они предполагала, что он отнесется ко всему легкомысленно и беспечно, но нет – Брюс был серьезен и встревожен. Он не выглядел пристыженным или озадаченным, он ни о чем не сожалел, кроме как о том, что доставил ей боль. Несколько секунд она наблюдала за ним, по-прежнему держа на коленях раскрытую книгу. Одна сторона ее лица освещалась свечой, стоявшей на прикроватном столике.

– Она – мать Брюса, да? – спросила Коринна наконец.

– Да. Напрасно я придумал эту неуклюжую ложь, но я хотел, чтобы ты любила его, и боялся, что если ты узнаешь правду, то не станешь любить мальчика. А теперь, что ты теперь к нему испытываешь?

Коринна слабо улыбнулась:

– Люблю его так же, как и всегда любила. Я люблю вас обоих. – У Коринны был мягкий, нежный, очень женственный голос, его хотелось сравнить с расписным веером или ароматом сирени.

Брюс сел на кровать, поглядел в глаза Коринны:

– Ты давно знаешь об этом?

– Сама не знаю. Мне кажется, я знала всегда. Сначала старалась делать вид, будто считаю это флиртом, не хотела быть глупой ревнивицей. Но затем пошли намеки, потом однажды я видела вас вместе, и еще раз в Новой Бирже. О, стоит ли снова все ворошить? Я уже несколько недель знаю.

Он помолчал, глядя в пол, опустив плечи и уперев локти в расставленные колени.

– Надеюсь, ты поверишь мне, Коринна: я не ради кого-либо привез тебя в Англию. Клянусь, я сам не ожидал, что так получится.

– Ты не знал, что она здесь?

– Знал. Но я не видел ее два года. Я забыл о ней, я о многом забыл.

– Тогда, значит, ты видел ее, когда был здесь в последний раз, после того как мы поженились?

– Да. Она жила здесь, в Элмсбери-Хаусе.

– И как давно ты ее знаешь?

– Почти десять лет.

– Почти десять лет. Да я для тебя просто незнакомка!

Он улыбнулся, бросил на нее взгляд, потом снова отвернулся.

– Ты ее любишь, Брюс?.. – спросила она наконец. – Очень сильно? – Она задержала дыхание, ожидая ответа.

– Люблю ее? – Он нахмурился, словно вопрос озадачил его. – Если ты имеешь в виду, хотел бы я жениться на ней, то – нет, не хотел бы. Но в другом смысле, да, пожалуй, что да. Это нечто такое, что я не могу объяснить, что-то такое, что было между нами с того первого дня, когда я впервые увидел ее. Она… ну, совершенно откровенно говоря, она такая женщина, какую всякий мужчина хотел бы иметь в качестве любовницы – но не жены.

– А что ты чувствуешь сейчас – сейчас, когда ты снова увидел ее и не смог бросить? Может быть, ты жалеешь, что женился на мне?

Брюс быстро, взглянул на нее и сразу обнял, прижавшись губами к ее лбу.

– О Боже мой, Коринна! Так ты об этом думаешь все время? Ну конечно же я нисколько не жалею, что женился на тебе, поверь мне, дорогая. Я никогда не хотел сделать тебе больно. Я люблю тебя, Коринна, люблю больше всего на свете

Коринна прижалась к нему головой, она снова почувствовала себя счастливой и уверенной. Все страхи и сомнения последних недель улетучились. «Нет, я не потеряю его. Все остальное не имеет значения». Вся ее жизнь была в нем, она приняла бы от него все, даже то немногое, что осталось бы после одной или десятка любовниц. Ведь женой-то была она. Именно этого никогда не будет у герцогини Рейвенспур, равно как и прав на сына, которого она родила Брюсу Карлтону.

Наконец Коринна тихо произнесла, положив голову ему на грудь:

– Ты был прав, Брюс, когда сказал, что я из другого мира. Я и сама другая: ни одна придворная леди, я полагаю, не стала бы тревожиться, если б ее муж. завел любовницу. Но мне это небезразлично, и я не стыжусь признаться в этом. – Она откинула голову и посмотрела ему в глаза: – О дорогой мой, меня действительно это беспокоит!

Он нежно поглядел на Коринну своими зелеными глазами и наконец грустно улыбнулся, касаясь губами ее головы.

– Наверное, не имеет смысла говорить тебе, как я сожалею, что причинил тебе боль. Но это правда: я раскаиваюсь. Если тебе еще попадутся пасквили или до тебя дойдут сплетни, то не верь им, Коринна.

В глубине Гайд-парка у небольшого озерка стояла очаровательная бревенчатая хижина, где любили собираться придворные выпить стакан молочного пунша, а в холодную погоду – горячего эля или же глинтвейна. Сейчас, в канун Рождества, мало кто отваживался на далекую прогулку верхом, но несколько золоченых карет стояло на холодной ветру в лучах багряного заката в ожидании хозяев. Форейторы и возницы курили трубки, топтались, чтобы согреться, смеялись и болтали – обменивались новостями, рассказывая сплетни о лордах и леди, которых привезли.

Большая комната согревалась ярким пламенем камина, в котором горел каменный уголь. Стены помещения были украшены дубовыми панелями. Вдоль длинного бара толпились молодые франты в париках и щегольских нарядах. Они пили эль и бренди, играли в кости. Несколько дам сидели за столами со своими кавалерами. Среди гостей мелькали официанты с подносами, играли три-четыре скрипки.

Возле камина стояли полковник Гамильтон, граф Арранский и Джордж Этеридж, а рядом – Эмбер, в плаще из алого бархата с горностаевой подбивкой, в одной руке она держала стакан молочного пунша, а в другой – муфту, отороченную горностаевыми хвостами.

Она беспечно болтала, и выражение ее лица поминутно менялось. Она пребывала в хорошем настроении и, казалось, была поглощена беседой. Но ее глаза то и дело поглядывали на дверь. Вошла томная миссис Миддлтон под руку с лордом Элмсбери. Эмбер тотчас прервала беседу и, извинившись перед тремя джентльменами, прошла через зал туда, где стояли только что прибывшие гости. Джейн специально задержалась в дверях, чтобы все заметили ее.

Эмбер лишь кивнула Миддлтон.

– Элмсбери, мне надо поговорить с вами! Я повсюду вас искала!

Граф поклонился миссис Миддлтон:

– Простите меня, я на минуту, мадам.

У Джейн стало скучающее выражение лица,

– О Боже, сэр, это вы должны меня извинить! Я вижу, полковник Гамильтон зовет меня – я только сейчас вспомнила, что он еще утром хотел здесь со мной встретиться, а я вот забыла, чтоб я пропала! – И, взмахнув ручкой в перчатке, она упорхнула, даже не взглянув на Эмбер, которая, казалось, и не заметила ее присутствия.