Арлингтон-Хаус, который назывался Горинг-Хаусом до того, как Беннет купил его в 1663 году, стоял рядом со старым садом Малберри к западу от дворца. В этом доме барон и баронесса давали самые блестящие, самые изысканные и самые посещаемые вечера в Лондоне. Ничто иное не могло сравниться с этими балами. Рассылаемые приглашения могли бы служить верным барометром социального положения каждого. Незначительных людей сюда не приглашали.

Его светлость был известен как особенно щедрый и рачительный хозяин в светском обществе. Здесь подавали превосходные угощения, приготавливаемые дюжиной французских поваров, вина – из огромного погреба. В каждом зале звучала музыка, игорные столы ломились от золота, свечи зажигали тысячами. Дом был переполнен графами, герцогами и рыцарями, графинями и герцогинями, другими знатными леди, и на первый взгляд все казалось образцом декорума и пристойности: одетые в атлас дамы приседали в реверансах и улыбались поверх раскрытых вееров, джентльмены в камзолах, расшитых парчой, кланялись в пояс, широким жестом срывая с себя шляпы, все гости вели беседу вежливо и вполголоса.

Но на самом деле они с упоением злословили, грязью поливая друг друга. Мужчины, стоявшие группой и наблюдавшие за хорошенькой девушкой, хвастались, кто и сколько раз переспал с ней, обсуждали ее физические недостатки и говорили о ее поведении в постели. А женщины с таким же, если не большим, усердием уничтожали репутацию джентльменов. В затемненных спальнях по всему дому парочки искали уединения для случайных утех. В слабо освещенном углу фрейлина поднимала юбку, чтобы франты увидели: ее ноги ничуть не хуже, чем у другой. Она жеманилась и хихикала, когда молодые люди давали волю рукам. Один из молодых людей сумел тайком привести сюда девицу из заведения мадам Беннет, надев на нее маску и плащ, и теперь она выдавала им театральный номер где-то за запертыми дверьми.

Арлингтон никогда не вмешивался в развлечения своих гостей и предоставлял возможность каждому веселиться на свой лад.

В семь часов, когда вечерние сумерки только начали сгущаться и гости были еще трезвыми и любопытными, они собрались в главной гостиной и не отрывали взглядов от вновь прибывавших. Все ожидали приезда двух женщин – герцогини Рейвенспурской и леди Карлтон. Ее светлость, которую почти никто еще не видел, была, по слухам, поразительной красавицей, какой еще не бывало в Англии, хотя мнения на этот счет разделились. По крайней мере, многие дамы решили, что примут окончательное решение, когда она появится, – настолько ли она красива, как говорят. А что касается герцогини то она несомненно выкинет какой-нибудь неожиданный фортель из страха, что леди Карлтон затмит ее.

– Мне очень жаль ее милость, – томно произнесла одна молодая леди. – На галереях говорят, она живет теперь в ужасе, что потеряет то, что имеет. Господи, как, наверное, ужасно быть знаменитой.

Ее собеседница улыбнулась, поджав губы:

– Вот поэтому вы, вероятно, никогда и не пытались подняться по лестнице из опасения свалиться вниз, да?

– Да чихать мне на леди Карлтон и на то, как она выглядит, – вмешался худощавый молодой человек, вертя в руках дамский веер, – но я готов стать ее рабом, если ей удастся наставить нос герцогине. Эта чертова баба стала совершенно невыносимой после того, как король дал ей герцогский титул. Я, бывало, зашнуровывал ей корсаж, когда она была лишь презренной актеркой, а теперь, когда мы встречаемся она отворачивает физиономию, будто и не знает меня.

– Это из-за ее дурного воспитания, Джек. Чего другого от нее можно ожидать?

Тут громкий голос перебил их разговор:

– Ее милость герцогиня Рейвенспур!

Глаза всех гостей обратились к дверям, но там стоял только дворецкий. Все ждали секунду-другую. Наконец, высоко подняв голову, с выражением вызывающей гордости в комнату вошла герцогиня. Она медленно двинулась от дверей к центру. Волна изумления прокатилась по залу. Все повернули головы, глаза вылезли из орбит, и даже король, прервав разговор с миссис Уэллз, уставился на Эмбер.

Она шла спокойно и невозмутимо, хотя внутри у нее все дрожало. Слышала, как ахнули дамы постарше, увидела, как они гневно сжали губы, подняли возмущенно плечи и осуждающе уставились на нее. Она уловила, как мужчины тихонько присвистнули, подняли брови и стали локтями толкать друг друга. Видела, что молодые дамы гневно и с ненавистью глядят на нее за то, что она перехватила у них внимание мужчин.

Но вдруг она расслабилась, убежденная в своем успехе, надеясь, что Брюс и Коринна где-то неподалеку и видят ее триумф.

Почти сразу же она почувствовала, что рядом Элмсбери, Она взглянула на него, и слабая улыбка коснулась ее губ, но что-то в его взгляде заставило ее насторожиться. В чем дело? Не одобряет? Жалеет? И то и другое? Но это же просто смешно! Она выглядит потрясающе и сама это знает.

– Святой Боже, Эмбер, – пробормотал он, оглядывая ее с ног до головы.

– Вам нравится? – Ее взгляд застыл, но в голосе звучала медь самоуверенности, скорее даже бравады.

– Да, конечно. Ты выглядишь шикарно…

– А вам не холодно? – перебил его женский голос, и, повернувшись, Эмбер увидела рядом миссис Боингов, смотревшую на Эмбер с откровенной наглостью.

С противоположной стороны раздался другой, на этот раз мужской, голос:

– Вот это да, мадам! Такого великолепного зрелища я не видел с младенческого возраста. – Это был король, он лениво улыбался, явно развлекаясь.

Эмбер вздрогнула, будто ей нанесли удар.

Ей стало нехорошо в этом зале – от ужаса, от отвращения к самой себе. "Что же я наделала? – подумала она. – О Боже! Что я здесь делаю – полураздетая? "

Она обвела взглядом присутствующих, заглянула в каждое лицо и поняла, что они втайне смеются над ней. И сразу же почувствовала себя как человек во сне, который самоуверенно ходил по городу голый и только на полпути понял весь ужас своего положения. И так же, как тому человеку во сне, ей захотелось вернуться домой – туда, где никто не увидит ее, – но она с ужасом поняла, что на этот раз попалась в ловушку, расставленную себе самой. От этого сна ей не очнуться! «Так что же мне делать? – с отчаянием думала она. – Как мне вырваться отсюда?» Охваченная тревогой, она совсем позабыла о лорде Карлтоне и его жене.

И тут неожиданно, так, что Эмбер чуть не вздрогнула, прозвучал голос дворецкого:

– Лорд Карлтон! Миледи Карлтон!

Не сознавая, что она делает, Эмбер схватила Элмсбери за руку и повернулась к дверям. В ее лице не осталось ни кровинки, даже шея побелела, когда она увидела входящих в зал Карлтонов. Элмсбери крепко, по-дружески сжал ей руку.

Брюс выглядел почти таким же, как тогда, когда покидал Англию два года назад. Ему теперь исполнилось тридцать восемь, возможно, он стал чуточку тяжелее, но был по-прежнему красив, с гладкой тугой кожей и сильным телом. Он был из тех, кто мало меняется с годами. Эмбер только взглянула на него и сразу же перевела взгляд на его жену, которая шла рядом, держа мужа под руку: высокая, стройная и грациозная, с ясными голубыми глазами и темными волосами, кожа на ее лице казалась светлой, как лунный свет. Черты лица – тонкие, выражение лица – безмятежное. При взгляде на нее возникало то же неуловимое чувство, какое вызывает искусно расписанный фарфор. Платье на Коринне было сшито из серебряной парчи с отделкой из черных кружев, черная кружевная мантилья покрывала голову; шею украшало колье из бриллиантов и сапфиров, которое когда-то принадлежало матери Брюса и которое Эмбер всегда надеялась получить от него.

Король, нарушив церемониал, подошел к лорду и леди Арлингтон, чтобы вместе приветствовать вновь пришедших. Все гости шумно зашушукались:

– Мой Бог, что за чудесное создание!

– Я знаю, это платье сшили в Париже, дорогая моя, я просто уверена в этом, ведь не могли же его сшить…

– Неужели такие женщины водятся на Ямайке?

– Какое самообладание и манеры – я больше всего именно это ценю в женщине.