Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Трезвая и взвешенная оценка дана быстроте появления в тамиздате писем Твардовского и Каверина Федину: «Данные события могли бы считаться новым показателем роста инфраструктуры распространения неофициальной информации. Напротив… в этом случае не исключена целенаправленная, провокационная „засылка“ с целью дискредитации авторов…»

Как подытожить труд Эггелинга? Лучше всего — словами идейного вдохновителя проекта, Карла Аймермахера, о специфических коллизиях периода после смерти Сталина: «…писатели и художники хотели… используя инструменты центра власти, сохранить дирижерскую систему сталинской культурной политики или преобразовать ее в целях независимого выражения художественных стремлений, поставить ее под вопрос или полностью переструктурировать».

Что ж, хотя две последние книги проекта в русском переводе еще не вышли, на мой взгляд, можно «похвалить день до наступления вечера»[52].

II. М. Р. ЗЕЗИНА. Советская художественная интеллигенция и власть в 1950-1960-е годы

М., «Диалог-МГУ», 1999, 398 стр

Внимательному читателю бросится в глаза хронологическое соответствие между книгами Эггелинга и Зезиной. Волна литературы о 50 — 60-х, нахлынувшая с приходом гласности, окатила нас всевозможными, часто взаимоисключающими, версиями. Когда вода спала, вдруг выяснилось, что знаем мы вроде бы очень много, а в то же время почти ничего. Как выбрать из огромной массы материала наиболее достоверное, как обобщить разрозненные факты? Зезина решилась на эту смелую попытку.

Исследовательница со всей серьезностью подошла к истории термина («интеллигенция»), не обойдя стороной мнения Бердяева и Туган-Барановского; тщательно проанализировала историографию; но наибольший эффект производят привлеченные к работе источники: наряду с периодикой тех лет, воспоминаниями участников событий и т. д. это архивные материалы Российского Государственного архива новейшей истории (РГАНИ), Центрального архива общественных движений Москвы (ЦАОДМ), Российского Государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Российского Государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ) и Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) (!). Умелое их использование делает чтение книги захватывающим, и даже вереница десятки раз описанных событий (XX съезд, травля Пастернака, посещение Хрущевым Манежа, письмо Солженицына IV Съезду писателей и т. д. и т. п.) воспринимается свежо; но только ли за счет удачного подбора источников добивается автор яркого впечатления от своей работы?

Придают динамику изложению и колоритные факты — такие, как история с директором Национального фонда искусства США Карлтоном Смитом, который сбил с толку советскую сторону громким названием своей малозначащей организации; как первое «неправильное интервью» за границей В. Конецкого, обронившего фразу, что «когда-то советские литераторы жили под страхом, а сейчас действуют по велению совести»; как чистка библиотек после XXII съезда (среди новой крамолы — стихи Сергея Михалкова «В музее Ленина»). Впечатляет и горизонт охвата: здесь и политика — к примеру, жесткие оценки XX съезда в зарубежной прессе («Тоталитарная диктатура России остается диктатурой», а разница между «коллективным руководством» и одним человеком — второстепенна); и театральная жизнь — ограничение показа пьесы Назыма Хикмета «А был ли Иван Иванович?»; и кино — успехи советских фильмов на международных кинофестивалях; и изобразительное искусство — открытие в разгар борьбы с абстракционизмом выставок французских художников, далеких от реализма (на основании последнего примера автор констатирует двусмысленность борьбы с абстракционизмом ввиду прокоммунистической направленности левого искусства на Западе). Автор обстоятельно анализирует противостояние «Октября» и «Нового мира», отважно бросая термин «социальный реализм».

Не только богатство материала — лаконизм и меткость обобщений присущи книге. Вот как точно обрисовывает Зезина «ритуал покаяния», выработанный еще при Сталине: «Своеобразная интерпретация христианской морали — раскаявшийся грешник становится праведником. Но в отличие от христианской партийная мораль ставила формальное публичное „разоружение перед партией“ выше внутреннего духовного перерождения, то есть толкала человека к лицемерию».

Зезина пишет о трагической противоречивости ситуации «признанного» художника в советском обществе: высокие гонорары, премии, звания — и пагубные для таланта условия творческой несвободы. Сложный вопрос о пределах компромисса также не обойден стороной.

Разная была интеллигенция — очень разная, а власть все время оставалась такой же, она лишь регулировала (как верно подметил Эггелинг) свои пороги терпимости…

III. Н. М. БАРАНСКАЯ. Странствие бездомных

Жизнеописание. Семейный архив. Старые альбомы. Письма разных лет. Документы. Воспоминания моих родителей, их друзей. Мои собственные воспоминания

М., 1999, 560 стр

Имя Натальи Баранской стало известно благодаря публикациям в «Новом мире» Твардовского, которые как раз и упоминает в качестве примеров «антидогматической литературы» Эггелинг. Особенно много шума наделала ее маленькая повесть «Неделя как неделя» — о трудовых и семейных буднях молодой сотрудницы научной лаборатории (1969, № 11). Советский читатель, привыкший отождествлять героя с писателем (особенно если речь идет о женщине, а повествование ведется от первого лица), и не догадывался, что жизненный путь автора очень далек от описанного.

Книгу предваряют посвящение детям и внукам и два эпиграфа: «Живите в доме — и не рухнет дом» (Арс. Тарковский); «И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечник, и светло будет всем в доме» (Евангелие от Матфея). Длинный перечень подзаголовков точно отражает жанровую пестроту книги, а однонаправленность посвящения и эпиграфов — единство ее замысла.

В центре повествования — родители Натальи Баранской. Мать, Любовь Баранская, с 1890-х годов — активный участник революционного движения. С революционной деятельностью связана и жизнь отца, Владимира Розанова, чей любимый дядя — писатель Василий (тот самый) — придерживался совсем иных убеждений. Положение нелегалов, постоянная перемена места жительства — все это сопровождало их супружескую жизнь, все это в конечном итоге и развело их судьбы. Любовь к родителям стоит за каждой строчкой книги, вместе с тем искренняя их вера в Революцию (давно, признаться, не встретишь написания этого слова с прописной буквы), приоритет общего над частным в их жизни не вызывает восторга у Натальи Баранской. Ей, по прошествии многих десятков лет, кажется страшным (и это действительно так) обет подруг — Вари Кожевниковой и Любы Баранской — ради общей идеи не выходить замуж и не иметь детей; кажется жестоким разрушение семейного очага. Аресты и ссылки — вот что предъявила взамен жизнь. Стоило ли так стремиться к этому? При всем уважении к родителям вывод автора однозначен: нет, не стоило.

Круг известных лиц, встречающихся в книге, чрезвычайно широк: он охватывает таких разных людей, как Мартов, Дзержинский, Ленин, Мельгунов, Либер, — все они так или иначе посвятили свою жизнь Революции, но переустройство несправедливого мира старой России обернулось для народа еще более тяжелыми испытаниями в России новой. Многие узники царских тюрем оказались в застенках, сооруженных их товарищами по борьбе, и, как справедливо заметил Солженицын, были они куда страшнее царских, описанных, между прочим, и в этой книге. Впечатляет Лукьяновская тюрьма в Киеве, куда попадает Любовь Баранская в 1902 году (справедливости ради — не самый тяжелый для арестантов год, не самая плохая тюрьма): «Камеры открыты, обитатели одного коридора ходят друг к другу, играют в шахматы и шашки, иногда даже с надзирателями, свободно общаются и беседуют между собой».

Страшное советское время меняет и жизнь маленькой Наташи — постепенно, но неотвратимо. На смену пасхальным куличам детства приходит горький хлеб дочери двух меньшевиков. Наталья Баранская нашла в книге место для доброго словца Ленина о ее родителях. В записке Сталину о необходимости высылки меньшевиков Ильич пишет: «Розанов (врач, хитрый)… Любовь Николаевна Радченко и ее молодая дочь (понаслышке злейшие враги большевизма)… Всех их — вон из России. Делать это надо сразу. К концу процесса эсэров, не позже. Арестовать несколько сот, и без объявления мотивов — выезжайте, господа!..»

вернуться

52

«Man soll den Tag nicht vor dem Abend loben» — не хвалите день до наступления вечера (нем.).

86
{"b":"284566","o":1}