Приливы и отливы хивинских аламанов повторились еще несколько раз прежде чем мы подошли к садам маленького городка Кипчак, расположененого на самом берегу Аму-Дарьи. Здесь мы остановились для привала.

После отдыха войска тронулись двумя колоннами, прошли чрез кипчакские сады, оставив самый город по левую руку, и безостановочно подвигались к Мангыту. Неприятель уже не пытался переходить в наступление, но изредка отстреливаясь медленно отступал пред нами, пока не показались вдали утопающия в зелени садов глиняные постройки Мангита. Тут он скрылся…

У городских ворот нас встретили аксакалы или старейшины Мангита, в огромных чалмах и в полосатых халатах, и на больших деревянных лотках поднесли генералу Веревкину сушеные фрукты, заменяющие здесь русскую хлеб-соль. Затем с музыкой впереди войска вступили в Мангит, прошли [209] по узким и кривым его улицам и, выйдя за город, расположились лагерем по обеим сторонам дороги… Благодаря хивинским войскам, сегодня мы и не заметили как оставили за собой тридцать шесть верст, так как дела с этими аламанами, по крайней мере до сих пор, представляют одно лишь развлечение…

Мангит — небольшой и плохо укрепленный городок аральских Узбеков, имеющий до пятисот глиняных сакель и около четырех тысяч населения. Он не имеет ни одной выдающейся постройки и по характеру своему представляет то же, что и Ходжали, но еще в миниатюре…

Часа через два после нашего прихода я лежал в своей джеломейке, разбитой, по обыкновению, в нескольких шагах от кибитки полковника Ломакина.

— Со стороны города слышатся какие-то выстрелы, сказал князь М., входя и растягиваясь на своей постели. — Не рассеялся ли наш сегодняшний противник по мангитским садам?.. Ведь он как будто сквозь землю провалился…

— Не думаю, чтобы Хивинцы решились на это… А впрочем…

Говоря это, я и сам услышал несколько глухих выстрелов и вышел из джеломейки. Все штабные были уже в сборе пред кибиткой начальника отряда и недоумевали вместе с ним о причине этой загадочной пальбы, то умолкавшей, то разгоравшейся снова. [210]

— Поезжайте, пожалуйста, и узнайте, что это такое? обратился ко мне Ломакин.

Пока я скакал по дороге к городу, на встречу попадались веселые группы солдат и казаков, несших оттуда — кто туземный войлок с яркими узорами, кто пестрое одеяло и медную посуду, кто, наконец, подушку и крынку масла, коврик, цыплят, конский убор и т. п. Некоторые ехали на туземных лошадях, или вели их в поводу под вьюком разного скарба. Каждый спешил продать, доставшееся ему, мангитское добро и обращался с предложением к каждому встречному… Между тем выстрелы продолжали раздаваться попрежнему и над городом уже заклубились в разных местах столбы черного дыма, прорезываемые огненными языками.

К одному из казаков я обратился с вопросом о причине стрельбы в города.

— Наши бьют Трухменов, ваше благородие, отвечал казак и поскакал дальше…

Я погнал лошадь во всю прыть, но у городских ворот должен был придержать ее, так как едва не налетел на молодого солдата в белой рубахе, который несся ко мне на встречу на породистой туземной лошади, покачиваясь с непривычки на седле и ведя в заводе еще пару таких же коней. Его перегонял казак.

— Слышь, казак! — кричит солдат. — Купи лошадь… целковый — на выбор!.. [211]

— Скоро разбогатеешь эдак-то. Все равно велят бросить, — возьми пятиалтынный!

— Дай две монеты за тройку!..

— Проваливай!.. Сам саламаню… мало ли этого добра-то в городе…

Вот я в Мангите. Среди раскиданного имущества, на улицах и дворах валялись трупы. Я видел как перебегал площадку какой-то растерявшийся Узбек с выражением безнадежного отчаяния; в него целился казак. Несчастный упал на землю, а виновник возмутительного подвига бросился в первый переулок, скрываясь при виде офицера…

Я встретил нескольких офицеров, которые скакали по улицам Мангита, стараясь остановить разошедшихся людей. Один из них сообщил мне, что все дело начато, уже после прохода войск через город, разным сбродом пьяных денщиков и вестовых, остававшихся при обозе… Не хотелось верить печальной действительности, еще раз подтверждавшей старую истину, что ни одна армия в мир не может считать себя свободною от нескольких недостойных отщепенцев…

Был в Мангите, между прочим, и такой случай: проезжают по главной городской улице два офицера в сопровождении конно-иррегулярца. В стороне от них перебегает через переулок и, сильно шатаясь, кидается в ближайший двор высокий старик с обнаженною головой, на которой явственно видны два удара шашки и с которой струится кровь [212] на его лицо и широкую седую бороду; за ним гонится пьяный казак в белой фуражке с окровавленною шашкой в руке… Офицеров покоробило. Один из них бросается в переулок и загораживает казаку дорогу,

— Что ты делаешь, мерзавец?!… Как тебе не стыдно трогать безоружного!

— А они, ваше благородие, нешто мало били наших?

— Вон, негодяй!… Иначе я тебе как собаке разможжу череп.

— Чаво?… череп?… А шашка для чего?…

Офицер выхватил револьвер и уложил казака на месте…

Обезжая Мангит, я случайно выехал на городской канал, и сердце у меня замерло при виде нескольких женщин, искавших здесь спасения, стоя по горло в воде с искаженными от страха лицами. Недалеко от них, между прибрежными деревьями и небольшою стенкой, притаившись, стояли несколько десятков более или менее старых мужчин и женщин, вероятно с минуты на минуту ожидая своей смерти… Увидя меня, они бросились на колени и многие зарыдали. Я подъехал к ним и для их безопасности предложил следовать со мной в лагерь на время, пока в городе не будст возстановлен порядок. Бог знает, какие, может быть, мрачные мысли навеяло на этих несчастных мое предложение, и только после нескольких клятв [213] они подошли ко мне и вместе с женщинами, вышедшими из канала, доверчиво обступили мою лошадь… С этою печальною свитой я возвратился в лагерь.

Но пора закрыть эту случайную, черную страницу нашего похода, которая, вероятно, уже не повторится… [214]

Соединенные отряды оставили Мангит рано утром, 21 мая. Дорога тянулась среди невообразимого лабиринта глиняных стен всевозможных размеров, которыми разгорожены здесь бесконечные кишлаки и сады, многочисленные поля и огороды. Канавы и мостики встречались на каждом шагу, и по невозможности переправляться через некоторые из них иначе как в одну лошадь, войска и, в особенности, обозы растянулись на несколько верст. День был убийственно жаркий и вместе с облаками тончайшей пыли, носившейся над дорогой и затруднявшей дыхание, делал переход крайне тяжелым…

Пройдя в этой обстановке верст двенадцать и переправившись по длинному мостику через [215] главный канал Китайцев, мы остановились для привала на одной поляне между кишлаками, не доходя несколько верст до хивинского городка Китай.

Местность была довольно красивая. За Аму-Дарьей, скрытою густою зеленью китайских садов, возвышались едва уловимые очерки Шейх-Джелинских гор и между ними — белеющая вершина Ак-Тау… Поляна, занятая передовыми частями Кавказского отряда, замыкалась с правой стороны небольшою глиняного стенкой, рядом с которою тянулся узкий и глубокий водный арык; по ту сторону этого арыка лежала незначительная равнина, оканчивавшаяся опушкой небольшого леса, а группа роскошных карагачей, стоявших над водоподъемною машиной на том берегу арыка, так и манила под густую тень своего темно-зеленого свода… И вот, пока войска стягивались, мы, состоящие при штабе, вместе с начальником своего отряда перебрались через арык и с полным кейфом расположились завтракать на разостланных бурках, под широкою тенью карагачей…