Литмир - Электронная Библиотека

Кто-то предложил опустить на веревке киргизскую пику с изогнутым концом, чтобы захватить из колодца ведра и каугу. Сказано-сделано. Крючок, действительно, зацепил что-то тяжеловесное, но веревка оборвалась и на этот раз, и, к общему огорчению, все полетело назад… Раздался сигнал к выступлению. Казаки поспешно вскочили на непоенных коней и без воды пустились в безводную степь… Как не замедлили обнаружить последствия, это была большая неосторожность. [93]

Киргизы, равнодушно смотревшие до сих пор на все неудачи наших кавалеристов, теперь обступили колодезь и моментально спустили в него одного из своих собратьев, перехватив его за талию концом длинной веревки. Не прошло и двадцати минут, как они спокойно уже поили своих лошадей, вытащив предварительно из колодца целую груду солдатских ведер и котелков. Что значит привычное дело!

Солнце в этот день светило как-то особенно ярко и часов в десять запекло так сильно, что невозможно было держать ноги в раскаленных стременах или прикоснуться к оружию. От сильного жара многие жаловались на головную боль. Лошади покрылись пеной; струи пота сбегали на их копыта, шаг их становился все медленнее и некоторые всадники уже слезли, видя заметное изнурение своих коней. Между тем, до Ак-Мечети, цели нашего движения, оставалось еще вдвое более, чем мы успели проехать, и в виду этого, положение наше становилось критическим… Но как помочь делу?

Направо от нас на краю горизонта подвигалась какая-то масса, подымая густые облака пыли, и мы остановились на несколько минут, чтобы направить туда свои бинокли. Оказалось, то были Апшеронцы, повернувшие в сторону от дороги на промежуточные колодцы Узун, так как в эту жару было бы совершенно немыслимо для пехоты пройти в один день от Кыныра до Ак-Мечети. [94]

Во время этой остановки полковник Л. обратил внимание на несколько тропинок, которые пересекали нашу дорогу и подобно радиусам направлялись к одному пункту влево от нас. Касумка полетел узнать, куда ведут эти тропки, и минут через двадцать снова показался в отдалении.

— Сюда, сюда! надрывался Касумка, махая своею шапкой, — колодезь!..

Киргизы помчались туда, как шальные. За ними молча поехали и мы, почти не сомневаясь в том, что неизвестный, по всей вероятности, заброшенный колодезь, не отмеченный даже на карте и случайно найденный почти на краю караванной дороги, доставит нам если не каундинский нектар, то какую-нибудь отраву, которая может поспорить с ним. Наконец, кричали «колодезь», но воды могло и вовсе не оказаться в нем, и это казалось тем вероятнее, что не хотелось верить, чтобы проводники не могли не знать о существовании колодца в таком близком соседстве. А заподозрить их преданность мы еще не имели основания…

В версте от дороги, в маленькой впадине, поросшей полынью, мы еще издали увидали небольшое и единственное отверстие, обложенное камнями. Киргизы уже достали ведро воды и с сияющими лицами поднесли его начальнику отряда; тот приказал одному из проводников выпить раньше, а затем попробовал и сам, — эта предосторожность считается не лишнею в виду слухов о том, что Хивинцы [95] отравили некоторые колодцы. — Превосходная вода! — воскликнул Л.

Я заподозрил в этом возгласе умышленную похвалу и с недоверием приподнял ведро. Большая часть из нас в такой степени была измучена жаждой и зноем, что всякую лужу приняла бы как спасение. Представьте же теперь наш восторг, когда вода действительно оказалась превосходною во всех отношениях, — холодною и чистою, почти как у лучшего горного ключа на Кавказе!.. Вода! кажется, чем тут восторгаться? Мы ее забывали на целые месяцы при обыкновенных условиях жизни. Да, кто не провел несколько дней в пустыне под палящим солнцем, кто не задыхался и не испытывал головокружения от жажды, наконец, кто в продолжении целых недель не пил под именем воды самые убийственные микстуры, — тот, пожалуй, не поймет нашего восторга пред убогим колодцем прохладной воды! Но мы никогда не забудем этого колодца, так кстати подвернувшегося нам 28 апреля. Из проводников никто не знал его туземного названия Курук, и потому тут же… за веселым завтраком, я предложил окрестить его Незабвенным, и под этим именем он уже нанесен на карту.

Привал наш у Незабвенного продолжался несколько часов. Все это время самая энергическая работа наших кавалеристов не прекращалась ни на минуту, и около пяти часов вечера, когда поили последних лошадей, он был исчерпан до [96] последней капли и из него доставали одну только грязь. За то люди, лошади пришли в такое состояние, что могли бы безостановочно двигаться хоть до рассвета следующего дня.

Колодцы на Уст-Юрте показаны на наших картах крайне неверно, но их, надо полагать, не мало. Это подтверждается, между прочим, интересным разговором, бывшим в тот же день между одним Киргизом и подполковником конно-иррегулярного полка Квинитадзе. Надо заметить, что офицер этот Имеретин и христианин, но в течение тридцатилетней службы своей среди горцев олезгинился в такой степени, что трудно не ошибиться в его национальности.

— Ты, кажется, мусульманин? спрашивает Киргиз подполковника, оглядывая его горский костюм и окладистую бороду.

— Благодарение Аллаху, мусульманин.

— И идешь драться с мусульманами? продолжал Киргиз с некоторым упреком в голосе.

— Ведут, — иду поневоле, ответил подполковник, желая вызвать на откровенность своего собеседника.

Киргиз помолчал некоторое время и затем проговорил, понизив тон, как, бы про себя.

— Кырылсын! (да погибнут).

— Они-то пусть погибнут, подхватил мнимый мусульманин, — а мы?…

— Вы не погибнете, ответил Киргиз почти [97] шепотом, — здесь много колодцев вокруг. Русские записали и знают только те, которые на самом, пути. Если они погибнут в степи, вам, мусульманам, мы везде покажем воду и вы благополучно вернетесь на родину…

Проводники наши, надо им отдать справедливость, служат плохо, постоянно отговариваясь тем, что «здесь не бывали». Но до поры до времени приходится смотреть сквозь пальцы на это, так как в противном случае мы рискуем быть брошенными на произвол судьбы, не найдя ни одного из них в одно прекрасное утро…

Поздно вечером 28 числа мы настигли авангардную колонну и вместе с нею ночевали у Ак-Мечети (Белая мечеть.). Откуда произошло это громкое название, Бог ведает, но здесь не было ровно ничего, кроме двух колодезных отверстий. На другой день рано утром мы перегнали на половине пути ту же колонну, выступившую с ночлега еще до рассвета, и в 10 часов утра с одною кавалерией прибыли в Ильтедже. [98]

XI

Ильтедже и сюрприз из его колодца. — Редут и судьба его гарнизона. — Значение опорных пунктов. — Стоянка в степи. — Развлечение 1 мая и первая почта. — Последствия жары.
2 мая. Ильтедже.

Чрез Ильтедже, по крайней мере на карте, проходит граница между нашими и хивинскими владениями, которые на самом деле никогда и не были разграничены. Место это избрано для устройства второго нашего укрепления, и только здесь мы, так сказать, вступаем в неприятельскую землю. По всем этим причинам в продолжение похода как-то особенно много говорилось об этом пункте, мы спешили к нему с таким нетерпением и чего-то ждали от него. И вот пришли: та же степь и та же безотрадная голая равнина с несколькими круглыми скважинами в одном месте.

Из семи ильтеджинских колодцев вода была только в одном и то с большою примесью серы; остальные были засыпаны. Таким образом неблагоприятные слухи отчасти подтвердились, но благодаря Киргизам дело было поправлено. Они с [99] замечательным умением и ловкостию приступили к расчистке колодцев и так быстро добрались до воды, выбрав из них огромную массу земли и грязи, что шесть колодцев были в совершенном порядке ко времени прихода сюда авангарда. Зато к седьмому невозможно было подойти от страшной вони и в нем оказалась дохлая собака. Мы, конечно, думали, что падаль заброшена туда с целью испортить нам воду, но Киргизы не допускают этой мысли. Они полагают, что собака отделилась от какого-нибудь каравана и, что нередко случается здесь, невыносимые муки от жажды заставили бедное животное прыгнуть в колодезь. 30-го стянулся сюда весь отряд и в тот же день было приступлено к постройке редута такой же профили, как Беш-Октинский. Сегодня он уже готов, и в нем останется изолированною от всего мира, быть-может на многие месяцы, одна Апшеронская рота штабс-капитана Гриневича, с продовольствием на один месяц и со всеми верблюдами, пришедшими в негодность в течение похода (Считаю не лишним прибавить здесь несколько слов о дальнейшей судьбе этой роты. Месяц на исходе, продовольствия не подвозят. Гриневич уменьшает ежедневную дачу и ждет с поразительным хладнокровием, но продовольствия нет и нет. Проходит месяц — в запасе остается всего по два фунта сухарей на человека и в перспективе голодная смерть. Тогда командир роты выстраивает своих людей и объявляет им, что для своего спасения они должны с двумя фунтами сухарей пройти более 220 верст. Рота выступает в ту же минуту и на четвертый день приходит в Беш-Окты, похоронив в дорог только одного солдата. Этот молодецкий поступок доставил Гриневичу искреннее уважение всех офицеров отряда. Продовольствие же не было доставлено по недостатку верблюдов.). [100]

15
{"b":"284529","o":1}