Что ещё можно сказать о цыганах? Ну, скажем, в немецком городе Бад-Херсфельде есть пустырь. На нём каждый год кочевые цыгане раскидывают свой табор. Кочуют они по Европе в автомобилях с прицепными «вонвагенами» (комфортабельными жилыми комнатами на колёсах), табор разбивают с разрешения местных властей в разрешённом месте. Ведут себя тихо, смирно. Имеют при себе удостоверения личности, водительские права, страховки, прочие документы. Разобьют табор, поживут, поживут, соберут манатки и дальше кочуют. Из города в город, из страны в страну. Точно так же там кочует, живёт и работает цирк.

А я не только не кочую, но и не путешествую. Я в близлежащем «Будапеште», и то никогда не был.

«Будапешт» — это магазин стройматериалов. Поэтому я там и не был. Зачем мне стройматериалы? Разве я строитель? И ещё потому я там не был, что не понимаю, почему магазин строительных материалов называется вдруг «Будапешт»? Почему не «Париж» или «Улан Удэ»? Или, я не знаю, «Кривой Рог»?

Да, всего этого я не понимаю. И понимать не хочу. А так думаю: «Вдруг зайду и сразу всё пойму».

Не на-адо!

Нет, ну как у людей всё правильно в жизни получается? К пятидесяти у них дети, внуки, положение в обществе, болезни, достойные преклонных годов и положения — гипертония там, простатит, — жильё удобное, машина какая-никакая. А тут ни семьи, ни положения, а из болезней один хламидиоз. Причём ежегодно. Стыд, зуд и позор. Преследует он меня, что ли? Охотится на меня? Не знаю, во всяком случае, я на него не охочусь.

Бывает, и в глубокой зрелости охватят ощущения далёкой юности: что на общество тебе плевать, на соотечественников насрать, а на их мнение начхать. И это очень приятные ощущения.

Старея, я всё больше становлюсь похож на отца. Хотя раньше особого сходства не замечал. Видимо, это оттого, что я приближаюсь к нему.

И Мишка, родившись, сильно был похож на него — наверное, потому, что пришёл оттуда, где сейчас отец, из небытия. Со временем он стал походить на меня. Так как рос и отдалялся от деда, приближаясь ко мне. Дальше, я думаю, он будет терять со мною сходство и приобретать всё больше своих индивидуальных черт. Поскольку я живу свою жизнь, он — свою. А когда я умру, он опять станет всё больше и больше походить на меня, потихоньку приближаясь ко мне — туда, где я буду его ждать и где сейчас ждёт меня мой отец, а его дед.

И кто знает, что происходит, когда ожидание заканчивается, когда родители нас дождутся. Не умирают ли они во второй раз, освобождая там для нас место — так, как уже освободили его здесь? А потом будем ждать мы и мы тоже дождёмся…

С возрастом все мы переходим в категорию стариков и детей.

Жизнь продолжается. Но и смерть продолжается. И первую фразу обычно произносят вслух именно после того, как случается смерть.

Стоит человеку задуматься о жизни и смерти, он тут же начинает искать оправдание своему существованию. И обязательно находит, даже если ему нет совершенно никаких оправданий.

Днями и ночами на соседнем балконе кашляет и курит старик. Кашляет и курит. Курит и кашляет. Курит и кашляет. Кашляет и курит. Наверно, если всё будет хорошо, скоро помрёт.

Когда начинают умирать близкие, вдруг понимаешь, что жизнь — это серьёзно.

Что делать со временем уходящей жизни? Неужели ничего?

Жизнь прекрасна! Только это мало кто знает.

Если вы пришли, чтобы всё взять от жизни — возьмите и уходите.

Нет, всё-таки Бог поступил с человеком несправедливо, отпустив на всё про всё одну попытку. Хотя сам Он не всё делал с первого раза. Женщину, например, переделывал, и то она Ему удалась не очень.

Женщины бывают уличные, а бывают комнатные.

Под юбкой у неё билось горячее женское сердце.

Путь к сердцу мужчины лежит через желудок. То есть снизу вверх. И в общем понятно, где этот путь начинается…

Красавец мужчина — глядит соколом, сидит орлом.

Ночь. Постель. Она гладит его по спине. Гладит, гладит, гладит. Он балдеет. Наконец, она говорит: «Теперь погладь ты. Теперь твоя очередь». Он: «Я не занимал».

Опять ночь. Опять постель.

Мужчина: Мне холодно.

Женщина: Я к тебе прижалась, тебе должно быть тепло.

Мужчина: Так ты же с одной только стороны, а с другой — пустота, никого. Одиночество.

Мужчина шёл по городу. Держа на руках котёнка.

— Вам котёнок не нужен? — спрашивал он у встречных, поперечных и всяких.

Котёнок никому нужен не был. Даже детям, которые котят всё же любят. О взрослых лучше не вспоминать. Им, как уже было сказано, не нужен никто. Не только котёнок и мужчина. Но о себе мужчина не спрашивал. О себе он всё знал заранее. А насчёт котёнка он сомневался и не мог ни за что поверить, что никому не нужен такой красивый, смешной котёнок. Он мог бы, конечно, взять котёнка себе. Но и ему был котёнок не нужен.

Никакая, даже самая гениальная актриса, ни один взрослый человек не могут воспроизвести без фальши голос ребёнка. Даже кастрат не может. Детские интонации — это то, что исчезает с годами и имитации не подлежит.

Зато голос, похожий на голос собаки, оказался таки голосом ребёнка. Только пьяного. Пьяного и, наверно, усталого. Всё же три часа ночи — это три часа ночи. К этому времени устают не только дети.

Всё у ребёнка моё. Ну всё абсолютно. А нос — Феликса Мироновича. И кто такой этот Феликс Миронович? Хотел бы я всё же знать!

Ох, чуть не забыл.

Надо себя любить. Что значит «не получается»? Не получается по-хорошему, надо любить насильно.

Она стояла и смотрела, как проходит любовь. Любовь проходила медленно, но проходила. А она думала: «Быстрее бы уже. Что она, как неживая?».

«Я буду тебя любить до самой смерти. Если, конечно, посчастливится мне до неё дожить».

Постулат «Бог есть любовь» — единственное, что может хоть как-то, хоть кого-то удержать от ненависти. Ведь именно ненависть естественна для человека. Человек, что бы там ни утверждали учёные люди, — хищник. Если он произошёл от обезьяны, то от хищной, озверевшей обезьяны. И любовь всегда хищнику вредит, мешает жить, оставляет голодным.

Если же провозгласить, что любовь — это не просто отношение одного человека к другому, но сам Бог, да внушать эту сказку с детства, да передавать из поколения в поколение, глядишь, чего-нибудь и получится. Глядишь, и меньше станет плотоядного народу, а больше плодово-ягодного. Не зря коммунисты сразу кинулись рушить церкви и веру. И не потому они это делали, что были антихристами и евреями, а потому что были нормальными хищниками. И им хотелось свободно убивать и досыта есть, жрать, обжираться. Чему любовь всегда мешает.