– Коллеги, – перебил Костя неуёмного Сидоренко, – посещение изолятора обусловлено поиском ночлега, оно не должно напоминать поход по местам боевой и трудовой славы.

– Согласен, – поддержал Алексей, – моё мнение окончательно сформировалось в пользу сна на малой больничной улице в доме номер восемнадцать.

– Таким образом, вы Алексей Петрович отказываетесь от гостеприимного крова муниципального лечебного учреждения.

– Да!

Прихватив немудрёные пожитки, Алексей притащился на остановку автобуса номер два. А ещё через пятнадцать минут, подошёл автобус. Разместившись на заднем сидении холодной, железной и дребезжащей коробки, доктор Шпекин задремал. По этой причине дорога до аэропорта прошла незаметно, без приключений и назойливых собеседников. Однако, пересев у здания аэровокзала в автобус номер один, герой очутился на одной скамейке с неопрятным мужчиной, лет сорока. Про себя Алексей назвал его краеведом.

– Смею предположить, что вы не местный, – начал неожиданный собеседник.

– Откуда такая проницаемость?

– Ваша речь. В Мстиславске так не говорят. У нас окуют, но и вы не акаете, как москвичи. Скорее всего, местом рождения является средняя полоса России. Предположительно Смоленск, Брянск или Калуга, но образование получали в Москве.

– Вы лингвист?

– Ничуть. Меня всегда привлекали сведения иного характера. Где? Кто? Когда? Родился, учился, женился, развёлся, работал, украл, сел, убил, родил, умер. Поверьте, такой спектр интересов не может поддерживаться исключительно знаниями лингвистического характера. Скорее историк. Не представляете, насколько любопытно генеалогическое дерево обитателей провинциального центра. Что там столица. Здесь бушевали такие страсти, что Дюма-отцу и сыну не снилось.

Чувствовалось, что краевед затронул излюбленную тему. Автобусная поездка обрела для Алексея весьма познавательный характер.

– Основатель города – князь Мстиславский, – продолжил попутчик, – был обладателем вздорного и скверного характера. Чуть, что сразу башку рубил или хребет ломал. Садист, да и только. Народ его не любил. За глаза называл Живорезом. Кличка прицепилась и зажила своей жизнью. А потому ряд незаконнорожденных отпрысков князя, приобрели фамилию Живорезовы. Однако большая часть потомков, от многочисленных жён, осталась Мстиславскими.

Не менее интересной и одиозной фигурой был путный боярин по кличке Оголтелый. Занятная личность. Исторически не однозначная фигура. Пьяница, бабник, врун. Однако городское хозяйство держал в руках твёрдо. Завхоз, одним словом. Приворовывал. За этот порок неоднократно получал зуботычины от князя. Плакал, божился и опять воровал. Характер такой. Ходили слухи, что не без помощи Оголтелого князь Мстиславский в мир иной перешёл. Девку дворовую не поделили. Разодрались на охоте. А старший сын князя, Савелий Мстиславский, Оголтелому помог. А потом вместе про медведя, князя задравшего наплели. Поговаривают, что Оголтелого та же девка порешила. Приставал к ней с вольностями. Она и зарезала. Теперь герб города – медведь с секирой и девка на заднем плане. Но вместе со смертью князя пропала и казна. Савка Мстиславский, уже в ранге князя всё обыскал, однако и медяка не нашёл.

Так и существовали древние фамилии на протяжении ряда веков пока не грянул октябрьский переворот. Он то и разогнал по миру Мстиславских аристократов, словно тараканов по углам нетопленной избы. Одни в Париже, другие в Канберре, а третьи в Палестине осели. Но некоторые Мстиславские да Живорезовы остались. Однако в 1918 году, когда с особой жестокостью был подавлен белогвардейский мятеж, все оставшиеся субъекты княжеской крови быстро поменяли фамилии с подмоченной репутацией на весьма пролетарские. Появились – Сапожников, Портнов, Ткачёв, Паяльников-Лудильников. Некоторые пошли дальше и в ногу со временем заимели настоящие революционные фамилии – Марксизмов, Ленинизмов, Коммунизмов, Революционеров и двойные фамилии – Роза-Люксембург, Петроградов-Октябрьский, Аврорин-Выстрелов.

Однако, несмотря на пролетарский патриотизм, буржуев перевёртышей помели и помели настолько стремительно, что к 37 году эти фамилии можно было встретить лишь в лагерных списках. В мутных потоках коммунистического интереса остались на плаву лишь председатель местного ЧК и иеромонах Стефан, в миру Алексей Константинович Живорезов. Были они родными братьями.

Клан Оголтелых, в силу исторически сложившегося дара к администрированию, оказался кстати советской власти. Один из многочисленных потомков древней фамилии, стал директором расстрельного двора, другой – начальником рынка, третий – красным администратором первого трамвайного депо имени товарища Боголюбова.

Между тем, кто надо сообщил о неблагонадёжности начальника НКВД т. Живорезова С.К. Оказывается тот, имел родным братом – служителя культа. Письмо в Москву перехватили. Нашли писавшего. Несчастный заболел молниеносной формой туберкулёза и через двадцать минут от начала заболевания скончался. Прецедент неприятный. Следовало осуществлять профилактику рецидива. Поэтому через три дня иеромонаха Стефана опустили на стропах в старинные княжеские подвалы, для очищения оных от приведений, вурдалаков и прочей нечисти. Опустили, но не подняли. Бесстрашный поп сгинул. Глупый народ трепал что, сожрали его упыри или подземными ходами ушёл за границу, прихватив, обнаруженные младшим братом чекистом сокровища, оставшиеся от князя Мстиславского. Ну, у народа известно – язык без костей. Бежал, одним словом.

Живорезова – чекиста после этого случая неоднократно разбирали на парткомах, вызывали в центр, обещали снять, но к ответственности не привлекли, поскольку секретарём обкома был гражданин по фамилии Мстиславский.

Потомки славных фамилий живы и по сей день. Клан Оголтелых расплодился и занял основополагающее место в структуре городского управления. Род Мстиславских-Живорезовых зачах, пребывает на вторых ролях и прозябает на задворках праздника жизни.

Исторический экскурс, позволивший скоротать время, прояснил сложную городскую иерархию и вызвал у Алексея смешанное чувство гордости и жалости к родной истории.

Между тем, автобус приблизился к конечной остановке – больнице номер один. Погода взбесилась. Сильный порывистый ветер швырял крупные мокрые хлопья снега в лобовое стекло. Дворники натужно трудились, разгребая снежные напластования. Совсем стемнело. В свете фонарей снежная вьюга приобрела дивные феерические очертания. Наступала зима.

Выйдя из автобуса и кутаясь в холодный воротник кожаной куртки, Алексей вспомнил заключительные слова краеведа: "Личности, возведённые в ранг великих, столь же ничтожны, как и плебеи, воздавшие им исторические почести. Они отличаются лишь бесцеремонностью, наглостью и патологическим зверством. Без плахи, виселицы и дыбы российская история потеряла бы большинство своих героев. Хотя излишняя добродетель столь же пагубна, как и чрезмерная жестокость".

Улица Малая больничная находилась рядом с остановкой. Представляла собой извитой проулок, обставленный одноэтажными деревянными домами, бесчисленными сараями, гаражами и прочей неудобицей частного сектора.

Сразу за большегрузным контейнером и устрашающим остовом грузовика, напротив громадной лужи расположилась ярко освещённая площадка. Подойдя ближе, Алексей обнаружил интенсивную служебно-розыскную работу. Четыре милицейских УАЗа, став полукругом, освещали часть улицы, въезд в гараж-сарай и фасад достаточно крепкого дома под номером восемнадцать. В центре милицейского действа доминировала группа начальников со звёздами на погонах. Они стояли полукругом оживлённо переговаривались, курили и плевали. Поодаль, менее звёздная милицейская сошка создавала видимость серьёзной государственной работы. Два сержанта ходили с рулеткой, что-то измеряли, тихо переговаривались и глубокомысленно записывали данные в протокол.

В стороне, ближе к чапыжнику, на длинной верёвке, таскала за собой проводника служебно-розыскная Мстиславская овчарка. В силу собачей бестолковости выбирала она места похуже, отчего раздражённый кинолог норовил сапогом дать псине под зад. Непонятно, то ли собака работала, или, опасаясь удара, избегала общества рассерженного сержанта.