И Крест решился покинуть землянку, понаблюдать за двором.

Он встал на лесенку, головой слегка двинул вверх крышку, хватанул подрагивающими ноздрями знобкой сумеречной прохлады. Долго стоял, слушал.

Где-то недалеко за домом раздалось хриплое: ку-ка-ре-ку. И снова тишина. Потом отстучал колесами над виадуком поезд, проурчала машина.

Открыл лаз, легко поднялся наверх. И снова затаился, не проявит ли кто себя во дворе. Присмотрел небольшой глазок от выпавшего из доски сучка, пристроился рядом и затих.

В отверстие он видел дом. Вернее, часть двора, калитку и непромытые ступени крыльца. Кухонное окно было прикрыто изнутри синей занавеской. Кто же там, кто? Что ждет его сегодня? «Черный ворон» или встреча с родными?

Утро тянулось долго, или ему так казалось. Немели ноги, иногда Леху передергивало от холода, он плотнее запахивал пиджак. И время будто остановилось. Когда скрипнула дверь, не слышал: видно, задремал немного. И вдруг словно током встряхнуло: на крыльце стоял Пашка, в мятых брюках и полосатой безрукавке. Давно не стриженная красная голова почти упиралась в навес.

«Ничего детка вымахал, с таким и на дело идти без опаски», — пронеслось в голове Креста. Он весь напрягся, вглядываясь в глубину темных сеней.

«Ну прикрой же, дурень, дверь, подойди ближе к сараю, не кричать же мне на всю улицу», — беззвучно умолял Леха.

Дверь Пашка не прикрыл, но будто понял его немой призыв, пошел к сараю. Не доходя метра два, остановился и стал лениво разминаться.

— Брательник...

Пашка вздрогнул, обернулся резко, в глазах промелькнул испуг. Он сделал шаг к сараю, виновато растягивая губы.

— Это я, Лешка. Есть кто дома?

Торопливый знакомый шепот застиг Пашку врасплох, он закрутил головой, увидел перехлестнутую изнутри щеколду калитки, замок на сарае.

— Лень, неуж ты?

— Я, братка, я!

— Обожди чуток, сейчас я.

Той же ленивой походкой, в которой лишь Леха уловил нетерпеливую дрожь, Пашка пошел вокруг сарая в огород, к туалету. Спустя пару минут он уже тискал Леху, вглядывался в его несвежее лицо.

— Искали тебя, Лень. Недели две назад. Все перерыли. Потом дома сидели. И сейчас иногда ночами заглядывают.

— А землянуху нашу не нашли?

— Не-е, не унюхали. А в сарай сколько раз заходили.

— А мать как там?

— Ревела. Говорит, чует мое сердце, лежат его кости неприбранные.

— Пьет?

— А то нет.

— А что менты говорят?

— Сбег, мол, ваш красавчик. Телефон оставили, позвонить велели, коли объявишься. Нашли дешевку!

Пашка улыбнулся, показав ровные желтоватые зубы.

— Не приметил, снаружи слежки нет?

— Да вроде не видно.

— Принюхайся, оглядись. Не верю я в эту тишину. Батрачишь где?

— Пока нигде. В учкомбинат ходил, на шофера учился. Отчислили за пропуски занятий. Ну да... — Потаенная улыбка тронула Пашкины губы — понимай как хочешь.

— Отдохнуть, Лень, после зоны надо, оглядеться. Зовут кореша на дело, беспроигрышное вроде и с наваром. Думаю вот...

Истончали у Лехи крепко сжатые губы.

— Вот что, брательник, отбой пока корешам дашь. Ни к чему лишний шум. И про меня ни гугу. По лезвию ножа иду. Мне теперь обратной дороги нет, вне закона я у них, как дряхлый волк для стаи. Нутром чую, обложили со всех сторон. Только я не дурак, карты наперед показывать. Пока разберутся, мне документы сработать надо. Понял? Ну и память о себе оставить. Давно дельце тут на примете держу. Руки не доходили. Сделаю — на дно уйду, пока муть розыскная не осядет. Ну, а коли нащупают, жизнь моя не в цене. Пятака зеленого по их понятиям не стоит, только и я поторгуюсь...

Отбыл Пашка по глупости свой срок, как семечки отлузгал, повидал кое-что, а тут озноб продирал меж лопаток, когда смотрел на старшого. И раньше Лехина «слава» оберегала его — попробуй тронь! Длинные у Креста руки. Но иногда тлела еще пепельным угольком в Пашкиной душе совесть, слабо, но тлела. А здесь его брат, одного замеса хлебушко, а посмотреть в глаза — силы нет: столько затаилось в них злобы.

Холодел от слов, от взгляда цепкого, на все согласный заранее. Внимал сказанному, ловил каждый жест.

— Возьми.

Крест протянул скатанные в рулончик деньги.

— Не хватит — найди. Жить в землянке буду. Сюда жратву принесешь, и чтобы все тихо, мирно. И еще сегодня же один адресок проверишь. На Привокзальной улице дом с диетстоловкой внизу. Найдешь в списках жильцов фамилию «Хардин». Если хозяин дома, скажешь: «Крест за должком прислал». Усек?

— Понял, Хардин, значит?

— Паспорта старые есть?

— Этого добра у ребят хватает.

— С собой парочку прихвати. А заодно в старых фотографиях пошарь, поищи, где я есть. Тоже Хардину передашь. А сейчас иди. И матери ни полсловечка.

Оставшись один в сарае, Крест еще некоторое время наблюдал за двором, потом спустился в свое логово. Спустя два часа появился Пашка с туго набитой спортивной сумкой и стал выкладывать на тумбочку консервные банки, колбасу, хлеб. Под конец, подмигнув, вытащил за горлышко пузатую бутылку коньяка.

— Задержался, дружка по дороге встретил. Пока то да се...

Был он неестественно весел и возбужден. Расторопно вскрывал консервные банки, пластал ножом хлеб, колбасу, тугие луковицы.

Леха молча наблюдал за ним: старается брательник, рад.

Из кармана Пашка достал два граненых стаканчика, дунул в каждый и, скрутив с бутылки тисненую жестяную пробку, осторожно под самый край наполнил их.

— Выпьем, Лень! За встречу...

Леха поднялся с нар, принял стопку. В слабом свете светло-шоколадная жидкость заискрилась, пахнула знакомым запахом разогретого столярного клея. Поднес стаканчик к губам, слегка смочил их, а потом, запрокинув голову, одним глотком выпил налитое.

Еще в побеге Леха дал зарок не пить, пока не исполнит задуманного. Чаще всего сбежавшие из колонии попадались именно на этом. Водка притупляла бдительность, толкала на безрассудные действия. И быстрый возврат в зону был обеспечен. Но сегодня за встречу с Пашкой, за столь удачный путь и все пережитое в этой дороге не грех и выпить. Он сам вновь наполнил стаканчики.

— За веселую жизнь, брательник!

— За жизнь...

Крест большими кусками отхватывал вареную колбасу, хрустел жгучей луковицей. Молчал, разливалось по телу тепло.

— Наверху все спокойно?

— Как в аптеке.

— Что мать делает?

— Мать? На барахолку с каким-то тряпьем собралась, а я на вокзал двину, кореша твоего проведать.

— Добро. А мать, значит, на барахолку?

Какая-то мысль возникла уже в его голове, он что-то прикидывал, а Пашка уважительно ждал.

— Дай ей денег, пускай парик подешевле купит. Скажи, тебе нужен. Да не жмись. В дело тебя возьму. Выгорит, на юге девочек в шампанском купать будешь.

— Все, Лень, сделаю, как скажешь.

— Теперь про Хардина. Если о встрече заговорит, намекнешь, что обложен я: на улице покажусь — любой мент сфотографирует[2]. Ты с ним связь держать будешь. А сейчас иди.

Исчез в проеме Пашка, беззвучно опустилось в пазы творило.

Оставшись один, Леха долго еще насыщался. Пить больше не стал, прилег на свою лежанку. В голове прояснило, думалось легко.

Итак, до места он добрался удачно. Если не считать девчонки. С испугу-то наблажила, небось. Только соленого пота нахлебаются те, кто пустился по его следам. А магазин обокрал без свидетелей. Вещи, которыми там разжился, уничтожит. Так что при случае отметет любой вопрос. Другое дело девчонка. Эта, случись, опознает. Он опять вспомнил ее наполненные ужасом глаза, багряную осыпь брусники. На миг показалось: смотрят те глаза на него из угла. Нервы... Поднялся, прямо из бутылки сделал несколько судорожных глотков. Коньяк горячей струей обжег горло. Стало теплей и спокойней. Нет, поставь перед ним ту девчонку — не дрогнет. Все отрицать будет. Да и какая вера малолетке, с глазу на глаз встреча была.