— О, боже мой! Какое тело! Какая красота! Это просто невозможно описать. Слушай, подожди, я тебя умоляю, не закрывай. Дай поглядеть, оставь хотя бы вот это. Слушай, ты знаешь, я тебе должен сказать, что пропорции несколько неправильны, но в твою пользу. Это просто скульптура. Это что-то среднее между Давидом Микеланджело и Давидом Ойстрахом.

В общем, он так его укатал, что мы все лежали. Гусман пытался как-то отыграться, но этого ему не удалось.

Начался концерт. Ростропович отыграл с успехом, после чего вышел представитель месткома и вручил ему колоссальный том, килограммов на восемь — «Красное Сормово». А на титульном листе написал: «Лауреату Ленинской премии, профессору Мстиславу Ростроповичу от сормовских рабочих».

Ростропович в антракте исчез, оставив свой том. После концерта мне преподнесли такую же книгу. Мы уехали в город без него.

На следующий день на репетиции в Горьком Гусман приходит немного раньше и, дождавшись Ростроповича, говорит:

— Славка, с тебя 2 рубля 87 копеек.

— Разыгрываешь, старик?

— Плати 2 рубля 87 копеек, тогда узнаешь.

— Ладно, ну смотри.

Тот получает три рубля, дает сдачу тринадцать копеек и вынимает эту книгу, на обороте которой действительно написано, что она стоит 2 руб. 87 коп. Молниеносная реакция Ростроповича: «Ручку!» Выпячивает губу и начинает что-то там чиркать. Потом возвращает Гусману. Получилось: «Заслуженному деятелю искусств РСФСР Израилю Борисовичу Гусману от народного артиста СССР, лауреата Ленинской премии, профессора Ростроповича и сормовских рабочих на память о займах»…

Совершенно другим характером юмора обладал Давид Федорович Ойстрах. Если юмор Хайкина был довольно язвителен и личного характера, юмор Ростроповича был построен на розыгрышах, то Давид Федорович всегда шутил крайне доброжелательно и никогда не затрагивал какого-то конкретного адреса. Я припоминаю, что он очень любил пирожки, и вообще он любил есть, несмотря на солидные объемы. Его жена следила за тем, чтобы он дома не ел много. А он не брезговал уличными пирожками по пять копеек, невзирая на крайнюю опасность для здоровья. Когда говорили: «Давид Федорович, что же Вы едите такие плохие пирожки?», он отвечал: «Плохих пирожков не бывает. Пирожки бывают или хорошие, или очень хорошие».

Помню, мы с ним играли Брамса в Большом зале консерватории, был очень хороший концерт и опять-таки для нормы он повторялся в подмосковном городе Жуковском. У Давида Федоровича сломалась машина, и он попросил, чтобы я его подвез. Мы ехали с ним вдвоем, и по дороге он говорит:

— Кирилл, тебе хочется сегодня дирижировать?

— Ну как ты думаешь? Конечно, нет.

— И мне тоже нет, ужасно… Мне это напоминает какого-нибудь Дон-Жуана наших дней, который возвращается от новой возлюбленной домой, где нужно выполнять супружеские обязанности.

И еще помню высказывание Ойстраха о том, что Арам Ильич Хачатурян отличается крайней требовательностью, ему все время кажется, что кто-то чего-то недодаёт. Когда он сидит в зале на репетиции, то каждую минуту останавливает звучание и говорит: «Вы не находите, что на втором пульте сидит помощник ответственного, он недостаточно вибрирует пиццикато?» — «И я, — говорит Ойстрах, — уже перестал играть Хачатуряна, когда он сидит в публике. Но с удовольствием с ним играю, когда он дирижирует. Потому что когда он дирижирует, он настолько боится ошибиться, что ему уже не до замечаний».

В. Р. А чиновники?

К. К. Я озаглавил бы этот список словом «дураки». Большинство из них уже умерло. Это в основном глупые администраторы, под которыми, увы, нам приходилось ходить. Некоторые из них еще живы, но к моменту, когда может быть, можно будет опубликовать…

И это тоже связано с юмором Давида Федоровича Ойстраха. Он мне рассказывал о своем разговоре на той самой «Пражской весне» 1946 года с руководителем делегации Николаем Николаевичем Колошиным, который был заместителем Храпченко, председателя Комитета по делам искусств, то есть занимал положение замминистра. Делегация была представительная: Ростропович и Шафран, два дирижера — Иванов и я, Давид Федорович; руководитель Колошин. В рамках этого фестиваля выступал Жак Тибо. Мы, конечно, все с нетерпением ждали этого концерта. Был страшный ажиотаж и много обсуждений. Нам дали входные билеты, кого-то посадили в ложу. Колошину дали два места в одной из передних лож, и он пригласил с собой Давида Федоровича. И вот потом Додик мне рассказывал: концерт начался с исполнения увертюры Фибиха, чешского композитора, дирижировал Карел Шейна, которому было лет 50 в то время. Когда он вышел, то Колошин, нагнувшись к Ойстраху, сказал: «А он для своих лет хорошо сохранился!», из чего Ойстрах понял, что Колошин слышал звон, но абсолютно не знает о ком была речь.

После того как эту короткую увертюру сыграли и вышел глубокий старик, зал встал, чтобы его приветствовать, Колошин понял, что он сыграл не туда, и молчал все двадцать минут, которые тот играл первую часть концерта Бетховена. Ему пришлось терпеть, но когда началась вторая часть — романс, Колошин не выдержал и, наклоняясь к Ойстраху, сказал, эту часть он лучше играет, на что Ойстрах ответил, что он хорошо играет.

— Но знаешь, что я тебе скажу, у тебя это лучше, у тебя темпераменту больше (стильчик — всем говорить на «ты»).

— Ну какой тут темперамент, это романс, вторая часть.

— Не говори! У тебя, знаешь как — и в корпусе движения больше!

Вот такие люди нами руководили.

Потом был еще один директор. Переведен из Ленинграда. Когда в театр приходили особо высокие гости в чине министра или какие-то правительственные люди, он говорил: «Вот познакомьтесь — моя жена» и, в сторонку отводя, уже добавлял: «Она жила с Кировым».

В. Р. Маэстро, нельзя ли подытожить Ваши зарубежные встречи?

К. К. Хорошо, я расскажу о встречах с некоторыми оркестрами и музыкантами; ведь за мои многолетние странствия встреч было много. Прежде всего, для меня принципиально: не так уж важно, попадаю я в первоклассный оркестр или в оркестр второго класса. Конечно, если уж совсем слабый оркестр, то мне неинтересно. За границей вообще в большинстве случаев уровень оркестров стандартный. В Европе есть три или четыре оркестра высочайшего разряда. К ним я отношу оркестр Берлинской филармонии, Дрезденскую штаатскапеллу, «Концертгебау» и оркестр Венской филармонии.

В. Р. А английские оркестры?

К. К. Там три или четыре оркестра. Но они ниже. Лондонский оркестр сейчас на лучшем счету, но он все время как на весах. Был сухой, плохой оркестр. Появляется Булез, берет Дебюсси и вытаскивает оркестр на первое место. Булез уходит, и оркестр моментально тонет. Появился Хайтинк, вытащил филармонический оркестр на первое место. И все-таки этот оркестр по составу музыкантов не такой яркий. Когда он приезжает в Цюрих или в Гамбург, в Копенгаген или в Стокгольм, — там оркестры очень профессиональные. Слабее всего в этих оркестрах, как правило, струнная группа. Струнников катастрофически не хватает. Вы можете увидеть румынов, венгров, поляков, которые, будучи подданными своей страны, постоянно живут там и работают. Им это разрешается, они платят там определенный процент комиссионных, двадцать, кажется, процентов своему правительству, и живут с семьей, ездят на каникулы в свою страну. Эти страны поставляют струнников всей Европе. Масса японцев. Надо сказать, что японцы выходят сейчас на первое место. Музыканты первокласснейшие. В «Концертгебау» 13 японцев. В любом оркестре увидите одного или двух. И надо сказать, что все они очень здорово играют на струнных инструментах. Почему-то только струнники. Духовиков японцев я не встречал… Там же с детства учатся игре на скрипке. Там одновременно с азбукой учат музыкальной грамоте. И каждый день, скажем, по телевизору показывается музыкальный урок, как какой-нибудь мальчик играет на скрипке.