Было полутемно, тесно и душно. И дурно пахло.

Разглядеть пленника в деталях при свете тусклой лампы за решеткой в углу потолка оказалось непросто. Абсолютно голый мужчина, одутловатый, склонный к полноте, со свалявшимися темными волосами полулежал на полу, устланном грязными матрасами. Сходство с фотографией, предъявленной мне, было весьма отдаленным. Ничего красивого или хотя бы яркого в облике пленника уловить я не мог, как ни старался.

При нашем появлении испанец едва повернул голову, оторвав глаза от экрана мобильника, по-видимому, от игры. На матрасе стены в полуметре от пола темнело сальное пятно от его головы.

Вся обстановка, помимо матрасов, состояла из ведра, накрытого деревянной крышкой (по-видимому, параши), и табуретки, на которой застыли миска с остатками еды и кувшин с водой.

— Воняет здесь у тебя, дружок, как в зверинце, — вместо приветствия заметила, сморщив нос, Мара. — Хочешь, принесу ароматизатор? И еще, пожалуй, распоряжусь, чтобы выносили ведро не раз в два дня, а каждые сутки.

Узник не ответил. Он вернулся к игре, то ли изображая, то ли впрямь испытывая полнейшее равнодушие к факту нашего прихода.

— Не желаешь разговаривать, милый? — Мара ласково потрепала его по щеке. — Еще больше располнел, скоро щеки будут торчать из-за ушей. Стройный красавчик весь ушел в сало! Гимнастикой бы занялся, что ли.

Она понюхала пальцы, касавшиеся кожи пленника, и скривилась. Вынула из кармана душистый платочек и тщательно протерла их кончики.

— Я привела к тебе гостя. Оставлю вас вдвоем на двадцать минут. Может, с ним тебе захочется поболтать, в отличие от меня.

— Помилуйте, но я вовсе не жажду общаться с этим человеком!

Мой вопль остался без внимания. Перед тем как выйти, Мара бросила:

— Не стоит бояться, Норди. Бить или убивать вас он не станет: ни мозгов, ни энергии не осталось даже на это.

Дверь захлопнулась, проскрежетал ключ в замке.

Я обреченно присел на матрас, заменявший пол, выбрав место подальше от параши. Двадцать минут? Надо надеяться, Мара окажется пунктуальной: и пяти минут в этой вони вынести трудно. А главное: о чем беседовать с апатичным обрюзгшим убийцей? Подумал с минуту, выбирая тему, могущую оказаться ему интересной.

Узник продолжал общаться с экраном мобильника, не обращая на меня ни малейшего внимания.

— Знаешь, как можно покончить с собой, не имея ни ножа, ни веревки, ни даже осколка стекла?

Он на миг коснулся моего лица тусклыми зрачками и хмыкнул. Что ж, примем это за интерес к теме.

— Изобретение японцев. Они откусывают себе язык, у самого корня. — Я открыл рот и показал пальцем, отлично отдавая отчет, насколько глупо выгляжу. — Там проходит артерия, и если ее перекусить, кровотечение получается сильное. Кровь при этом нужно сглатывать. Впрочем, тебе не нужно — тебя ведь никто не видит.

— Я слыхал об этом, — откликнулся он, продолжая играть. Голос был ленивый, высокого тембра. — Японцы большие умельцы по части смерти. Но они тренируются с детства. На собаках.

— А ты тренируйся на себе, — выдал я очередную глупость.

Он усмехнулся.

— Зачем? Самоубийство — страшный грех. На мне и так хватает грехов: я порешил двоих. К чему добавлять еще?

— Но ведь Мара сказала тебе, какую уготовила кару. Уничтожение души. Полное небытие. Чтобы не допустить такого, самоубийство оправдано.

— Бред. Бабьи выдумки, — бросил он презрительно.

— Мара отнюдь не баба, хоть и пребывает в женском теле. У нее гениальные мозги, если ты еще не понял. Послушай, — я хотел обратиться к нему по имени для большей задушевности, но сообразил, что Мара не представила нас друг другу. — Она обязательно придумает, как решить эту проблему. Она добивается всего, что задумала. Тем более что над этим бьется целая исследовательская группа, а информация собирается по всей сети.

Испанец вновь посмотрел на меня. На этот раз с раздражением.

— Она дура. Полная. Мне ли не знать: я ее трахал. Бывают не очень умные женщины, и даже часто, но подобной еще не встречал. Вот, — он постучал костяшками пальцев по своей макушке. — Она не понимает ничего ни в чем: ни в мужчинах, ни в спорте, ни в технике, ни даже в том, как приготовить омлет с паприкой.

Я вздохнул.

— Трудно с тобой, братец. Но все-таки поверь мне: ее угроза вполне реальна. Зачем мне лгать тебе? Ты мне не враг, не соперник. Никто.

— Я всем никто. Но ты несешь бред, приятель. Чушь собачью. Не уговаривай меня, чувак, откусывать язык, грызть вены, отрывать член или как-то еще калечить своё тело. Я умру естественным путем, от старости или от болезни. И чем дольше просижу взаперти в этой вонючей норе, тем больше грехов спишется с моей бессмертной души. Так что линять отсюда тоже не уговаривай.

— Линять я не уговариваю. С острова Гиперборея скрыться невозможно.

— Тогда заткнись. Или нет, расскажи парочку свеженьких анекдотов. Давно не смеялся.

— Знаешь, как-то не до анекдотов. Жизнь здесь не располагает к…

— Тогда засунь язык в задницу, — прервал он меня.

Послышался звук ключа в замке. Неужели двадцать минут миновали? Вот радость-то.

— Ах, вы мои лапушки, — протянула Мара с елейной улыбкой. — Один о душе думает, еще немного — и будет новый святенький, можно канонизировать. Другой предлагает унести ноги от заслуженной кары. Я полностью разочарована в вас, Норди. Ожидала чего угодно: глупости, мягкосердечия, розовых слюней. Но не предательства, столь явного и одиозного.

— Вы подслушивали? Что я за болван: сразу не догадался!

Она кивнула на круглое вентиляционное отверстие на потолке.

— А разве вправе я чего-то не знать о моем маленьком сладком мальчике? — она наклонилась к узнику — поцеловать или погладить, но, видно, почувствовав запах, отстранилась. — Пожалуй, нам пора, Норди. — Я ощутил цепкие пальцы на своем локте. — Свидание окончено!

Мара повозилась с замком, закрывая узилище. Я двинулся прочь, не дожидаясь ее. Она догнала торопливыми шагами.

— Какой же вы наивный, право слово! Неужели и впрямь думали, что я оставлю вас наедине, без присмотра?

Вопрос остался без ответа.

— Ну и как он вам, мой малыш?

— Никак, — нехотя бросил я. — Обыкновенный парень, слегка отупевший от безделья. Впрочем, кое-что он говорил дельно: скажем, о своих грехах, которые искупит долгое сидение взаперти. О вашей затее, которую назвал бредом. Ах, я и забыл: вы же сами слышали.

— Мальчик не знает меня с этой стороны. В силу собственной неразвитости не догадывается о возможностях моих мозговых клеток. Слегка отупел, говорите вы? Он и был таковым. Полное ничтожество, бревно, гнилое дерево! Но как забавно он рассуждал о моей глупости: проекция чистой воды. Он, видите ли, знает меня, потому что трахал. Тогда самые большие мудрецы и душеведы — шлюхи.

— Среди проституток встречаются неплохие психологи. А как, кстати, его имя?

— А вам зачем? Его имя Гаденыш. Зовите так, не ошибетесь!

Она продолжала пылко честить своего ненавидимого-любимого, наделяя самыми уничижительными эпитетами. Но я не вслушивался: стало скучно. У развилки дорожек остановился.

— Мне сюда, Мара. Вы хотели услышать мое мнение. Если вкратце, то…

— Оставьте его при себе! — презрительно бросила она, продолжая идти.

— То есть как? Но зачем тогда вы тащили меня в эту вонючую яму, заперли на двадцать минут с крайне несимпатичным субъектом… Ради чего это всё?!

— Тогда я хотела знать ваше мнение, сейчас не хочу. — Она остановилась и посмотрела на меня через плечо. — Что вы так удивляетесь? Знайте, я солипсистка. Отсюда и все кажущиеся странности в общении и поведении.

— Как-как? Солипсистка? — Я был ошарашен.

— Вы плохо слышите? Или вам незнакомо это философское понятие? Обратитесь к Гуглу, а я спешу.

— Я знаю, что означает это понятие.

— Вот и умница. Солипсист — значит, нет иного сознания в мироздании кроме меня. Вы все — составные части моей необъятной психики, бескрайнего внутреннего мира. Кусочки пазла, из которого состоит моя вселенная.