Ниц вскочил с лавочки и шагнул к берегу. Последние слова он адресовал не мне, а стихии. Норд-ост красиво заиграл серебристыми прядями, открывая впалые виски и узкие уши с длинными мочками. Поэт-бунтарь и равная ему по масштабу страстей и порывов океанская бездна, да и только! Интересно, он уже приехал сюда с изрядно съехавшей — на почве любви к немецкому безумцу, крышей, или она соскользнула здесь — как следствие инсуффляций, бхогу и внушенных трипов?

Захотелось уйти: в присутствии душевнобольных ощущаю себя неуютно, даже с тихими. (Старик же вполне мог оказаться и буйным, судя по прелюдии и засверкавшим очам.) Ничего не могу с собой поделать: как бы ни сочувствовал, отторжение сильнее. Примерно так же, думаю, действовало бы общение с инопланетянами. Сумасшедший — пришелец из другого мира, где все законы, и этические, и эстетические, иные, мотивы чужды и стремления невнятны.

Я поднялся с лавочки, стараясь сделать это бесшумно. Но Ниц услышал и обернулся. Порывисто подавшись ко мне, ухватил за рукав.

— «Так никто еще не творил, не чувствовал, не страдал: так может страдать только Бог, только Дионис!» Мы все здесь боги, понимаете вы это? Тот, кто дошел до предела отчаянья, до последней черты — становится Богом. Я — Бог, и вы — Бог, так откуда тогда зависть, соперничество, непонимание? Откуда наша вражда?

— Позвольте, — я расцепил его пальцы. — С моей стороны никакой вражды. Напротив, крайне рад был познакомиться и пообщаться с вами. Но мне пора.

— Нет, вы не убегайте, не проявляйте трусость и малодушие, вы ответьте!

— Абсолютно согласен с вами относительно непонимания и вражды. Но я спешу, простите великодушно!

Я боялся, что он будет продолжать цепляться и патетически завывать и процедура прощания растянется. Но старик покорно опустил руки. Лицо его окаменело, светлые глаза погасли. Зрачки ушли в сторону и застыли.

— «Отчизна моя, одиночество…» — пробормотал он сам себе. — К чему я спешу покинуть ее? Зачем совершаю тягостные и жалкие попытки быть услышанным? «Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне». Но где они, эти жадные руки, эти чуткие души?..

Отойдя шагов на двадцать, я обернулся. На берегу застыла живая статуя. Крайне живописная, учитывая развеваемое ветром серебро волос и эстетский наряд, и в то же время убогая в своей нелепости.

Бедный старик. Придумал себе эффектную броню, сверкающие доспехи из фраз знаменитого безумца и считает, что хорошо защитился. Но при этом паническая неуверенность в себе, страх и оголтелая тоска вопиют из всех щелей блистающего одеяния. Знает ли он, как смешон? Как бесконечно жалок? Впрочем, не более чем я сам, взявший на себя роль иронического соглядатая.

Вечером, подводя итоги дню, признал его плодотворным: мой внутренний музей пополнился сразу двумя экспонатами. Неплохо.

Еще в юности у меня появился и был культивирован определенный взгляд на окружающих людей — как на произведения искусства. Разумеется, данный угол зрения не исчерпывает всего богатства отношений и взаимодействий. Но греет и вдохновляет, расцвечивает людской мир новыми красками. А также немало поддерживает в жизненных передрягах, пусть и на уровне самовнушения: произведением искусства можно восхищаться или отвращаться, но оно не предает, не разочаровывает, не наносит мучительных ран.

Если провести аналогию с гигантским музеем, то все картины в нем в той или иной мере интересны и неповторимы, но мимо девяти из десяти проходишь, не останавливаясь, отмечая лишь сюжет или колорит. У малой части притормаживаешь, распахнув глаза: встретив самобытное, ни на что не похожее. Порой же замираешь надолго, впав в столбняк, как возле Джорджоне или Ван Гога, Врубеля или Рембрандта. Шедевр всегда потрясает до самых основ, неважно — восхищением, удивлением или ужасом.

Мне грех жаловаться: жизненный путь изобиловал самобытными личностями во все его периоды. А шедевры, редкие, поразительные и непостижимые, встречались даже в самом узком, самом близком родстве.

И кто же они, интересно, эта новая парочка — Джекоб и Ниц? Несомненно, единственны в своем роде. Произведения мастера, а не штамповка с конвейера. Но тянут ли колоритные островные находки на шедевры?

Время определит: диагноз «шедевральности» можно поставить лишь при близком знакомстве. Пока же мне кажется, что мужиковатый русский чудак к этому ближе, чем аристократический безумец. Ниц экстравагантен, он отрада для глаз и он же пугает, но первый, сдается мне, глубже.

На следующее утро вместо работы я был вызван на очередную беседу с психоаналитиком. Роу возился с бумажками в своем кабинете. Когда я вошел, не оставил своего занятия, лишь поднял на меня отрешенный взор и вяло поинтересовался, не созрел ли я еще для групповых медитаций. Скука и апатия испарилась без следа, стоило мне бодро заявить, что созрел, но, если у меня есть право выбора, медитациям предпочел бы внушенное ЛСД-путешествие.

— Видимо, пообщались с кем-то из стареньких. Это вы зря, зря, — осуждающе, но с улыбкой пробормотал паучок, протерев, по обычаю, влажной салфеткой тончайшие пальцы и принявшись перебирать и зачем-то ощупывать разбросанные по столу таблицы и графики. — Вас ведь, кажется, предупреждали о недопустимости нерегламентированного общения на Гиперборее. — Найдя нужную бумажку, изрисованную синим и красным фломастером, замолчал, изучая. Затем удовлетворенно хмыкнул. — Что ж. Обычно внушенный трип мы проводим после ряда других, более простых техник. Но в вашем случае, Норди, это может быть оправдано. Трип так трип! Отправимся в странствие, раз уж вам так хочется. И прямо сейчас, к чему тянуть? — Он оглядел меня со значением и замедлил речь. — Итак, методика проводится в два этапа. Под гипнозом вам будет задана цель путешествия, а также установка запомнить всё увиденное как можно четче. Затем вы получите дозу кислоты. И то и другое будет происходить в «комнате вечности». Знаете, что это?

— Знаком! Исследовал ее с пылесосом, — бодро откликнулся я. — Там еще такие веселенькие лампочки со всех сторон.

— Прекрасно. Путешествие продлится около шести часов. Выйдя из него, вы хорошенько всё вспомните и запишете, как можно подробнее, до малейших деталей. А на следующий день, а именно завтра после полудня, последует второй этап: вы расскажете о ваших впечатлениях на группе.

— Почему на группе, а не тет-а-тет?

— Группа будет состоять из новеньких, как вы, и стареньких, уже не раз проанализировавших свой ЛСД-опыт. Их рассказы, расспросы, уточнения помогут вам нарисовать наиболее исчерпывающую картину увиденного и испытанного.

— А это ничего, что я не поддаюсь гипнозу?

— Ничего. Это не простой гипноз, он сочетается с определенными техниками проникновения в подсознание кружным путем, и ему поддаются все без исключения. Методика уникальная, ноу-хау! — горделиво отметил он. — Создана и впервые опробована здесь, на острове.

— Майером? — уточнил я.

Роу поколебался пару секунд.

— Почти. Итак, приступим?

— А можно поинтересоваться, что именно будет внушаться и вводится в подсознание кружным путем?

— Вы узнаете это задним числом. Уже в процессе обсуждения на группе. — Роу поднялся из-за стола и приглашающим жестом указал на дверь. — К чему тянуть время? Приступим.

Он чуть было не забыл протереть ладошки. Но вспомнил в последний момент и вернулся к столу.

Прежде я никогда не баловался ЛСД. Как, впрочем, и грибами, и синтетическими поделками. Травку, правда, курил в студенческих компаниях. Ну, а кто не дымил в юности? Это не в счет.

Не имея личного опыта, но, будучи начитанным в сфере нью-эйдж, знакомым с трудами Лилли и Грофа, примерно представлял, что меня ждет. Самое главное, что уяснил из прочитанных текстов: кислота может выбросить как в «райские» пространства, так и в «адские». Хотелось надеяться, что внушение Роу задаст направление в «рай» или, по крайней мере, в некие нейтральные лужайки и пажити (что будет только справедливо: в аду пребываю множество лет безо всякой химии), но уверенности, разумеется, не было.