Не менее ходовое название ratlík – всего лишь унаследованный дериват немецкого эквивалента Rattler. Правильный перевод, видимо: «пражского пинчера» или «карликового пражского пинчера». Здесь необходимо отметить общую небрежность переводчика во всех случаях, когда речь идет о собачьих породах, что не может не огорчать, принимая во внимание гражданскую профессию главного героя. Если в данном конкретном месте английское слово «терьер» без принципиальной уточняющей приставки той- еще имеет какое-то, пусть и за уши притянутое оправдание, то далее в книге 1, главе 14, части 3 все тот же ратличек, из одного-единственного абзаца:
Jestli si někdo od vás chce koupit ratlíčka a vy nemáte nic jinýho doma než nějakýho loveckýho psa, tak musíte umět toho člověka přemluvit, že si místo ratlíčka odvede s sebou toho loveckýho, a jestli náhodou máte doma jen ratlíčka a někdo si přijde koupit zlou německou dogu na hlídání, tak ho musíte tak zblbnout, že si vodnese v kapse toho trpasličího ratlíčka místo dogy –
умудряется самым фантастическим образом, переходя всего лишь из одного предложения в другое, превращаться то в болонку, то в фокстерьера – и даже карликового:
Если кто-нибудь хочет купить болонку, а у вас дома ничего, кроме охотничьей собаки, нет, то вы должны суметь заговорить покупателя так, чтобы тот увел с собой вместо болонки охотничью собаку. Если же случайно у вас на руках только фокстерьер, а придут покупать злого немецкого дога, чтобы сторожил дом, то вы должны говорить до тех пор, пока покупатель не очумеет и вместо того, чтобы увести дога, унесет в кармане вашего карликового фокстерьера…
Стоит отметить, что для самого Швейка ратлик и пинчер – синонимы. В частности, это видно из такого употребленного им в самом конце приведенного пассажа оборота, как trpasličí ratlíček, правильно же trpasličí pinč – собачка на сей раз из официальных книжек FCI, внешне очень напоминающая карликового пражского крысолова, но ирония и тут состоит в том, что этот пес заметно крупнее. Что-то вроде карликовой таксы, до 5 кг. Но так как ни хвост, ни уши ему не купируют, то правильный перевод во всех трех местах был бы «карликового пинчера» или даже «немецкого карликового пинчера».
В трактире «У чаши» сидел только один посетитель. Это был агент тайной полиции Бретшнейдер. Трактирщик Паливец мыл посуду, и Бретшнейдер тщетно пытался завязать с ним серьезный разговор.
Паливец слыл большим грубияном. Каждое второе слово у него было «задница» или «дерьмо».
И то и другое имя, как и многие прочие в романе, заимствованы Гашеком у реально существовавших людей. Так, скульптор Владимир Бретшнейдер (Vladimír Bretschneider) был близким приятелем Гашека. Родители реального Бретшнейдера недолюбливали Гашека и заставили сына отказаться от каких-либо контактов с будущим автором «Швейка» (JH 2010).
Что касается реального Паливца (Josef Palivec), то он был всего лишь младшим официантом в пивной «У чаши», а хозяином заведения совсем другой человек – Вацлав Шмид (Václav Šmíd), действительно, всему свету известный хам и грубиян. Впрочем, Йозеф Паливец, по всей видимости, не многим уступал своему патрону: как уверяют исследователи, когда однажды некая читательница романа во время знакомства с ним поинтересовалась, правда ли, что он ругался через слово, подлинный Паливец ответствовал: «Milostivá, mně dneska muže každej vylízat prdel! Já 'sem prostě světoznámej!» – «Да и похеру, уважаемая. Я теперь мировая знаменитость!» (Буквально – немецкое заимствование – «да и пусть мне жопу вылижут».)
Любопытно также, что по иронии судьбы одним из первых директоров национализированной пивной в ЧССР был человек с той же фамилией Паливец, но недолго. Ныне это опять частная лавочка, совершенно уже не похожая на пивную швейковских времен, и хозяева ее – братья Топферы (Töpfer a bratr). См. комм., ч. 2, гл. 4, с. 442.
Но он был весьма начитан и каждому советовал прочесть, что о последнем предмете написал Виктор Гюго, рассказывая о том, как ответила англичанам старая наполеоновская гвардия в битве при Ватерлоо.
Виктор Гюго. «Отверженные», ч. 1, гл. 14. Последнее каре:
И тогда английский генерал Кольвиль – по словам одних, а по словам других – Метленд, задержав смертоносный меч, уже занесенный над этими людьми, в волнении крикнул: «Сдавайтесь, храбрецы!». Камброн ответил: «Merde!».
И тут же, гл. 15. Камброн:
Из уважения к французскому читателю это слово, быть может, самое прекрасное, которое когда-либо было произнесено французом, не следует повторять.
Битва при Ватерлоо и дерьмо еще раз связываются Гашеком воедино в ч. 2, гл. 1, с. 263.
Мой чудесный друг и блогер i_shmael к сказанному выше добавил свои замечательные два сантима:
«ответ “Merde” означает “нет”, как в современном “oui ou merde?” или там у Брассенса в Tonton Nestor – “elle a dit “merde” hélas”».
С. 30
– В каком «Сараеве»? – спросил Паливец. – В нусельском трактире, что ли? Там драки каждый день. Известное дело – Нусле!
В оригинале в vinárně – в рюмочной, погребке; вообще, к особенностям перевода следует отнести то, что довольно часто любое место, где выпивают и закусывают, – это трактир, безотносительно к тому, как оно определяется у Гашека. Еще один пример – собственно пивная «У чаши» (hospoda «U kalicha»).
Названия питейных и прочих веселых заведений, как и имена героев, чаще всего в романе подлинные – различных реально существовавших ресторанчиков и забегаловок. Многие, если не большинство, и поныне можно найти по тем же самым адресам. Тем удивительнее случаи, когда легкая идентификация не удается. В частности, это относится к погребку «Сараево» в Нуслях. Во всяком случае, ни один городской справочник тех лет такого злачного места не знает. Ярда Шерак предположил, что речь могла идти о замечательном уголке с девочками и дракой, который находился напротив Нусельской пивоварни, но был снесен лет сорок тому назад при реконструкции перекрестка улиц Отакара и Белеградская (Otakarova a Bělehradská). Почему нет? И география верная, и сербо-хорватский элемент на месте.
Трудно удержаться от упоминания еще одного элемента, биографически близкого уже самому Гашеку, будейовицкого. Вот, например, пишет будейовицкий краевед Ян Схинко (Jan Schinko. http://www.budejckadrbna.cz/drbna/drbna-historicka/11050-na-rudolfovskou-patrily-hospody-jeden-cas-jich-tam-bylo-az-osm.html), что на том самом Рудольфовском проспекте (Rudolfovská třída), на дальнем, загородном конце которого располагался знаменитый упоминаемый романе бардачок «Порт Артур» (см. комм. ч. 2, гл. 2, с. 326) было в лучшие времена в разных местах еще семь известных всему городу господ, в том числе и одна с названием «У Сараево» (U Sarajeva). Чем черт не шутит, может быть, она и залетела из армейской реальности в романную, согласно строгой художественной логике, хотя и вопреки железной исторической?
А какое-то Сараево, политика или там покойный эрцгерцог – нас это не касается. Не про нас это писано. Это Панкрацем пахнет.
Панкрац (Pankrác) – в ту пору самая новая и современная тюрьма Праги. Построена в 1885–1889 годах. Названа так по имени тогдашнего пригорода, в наши времена давно уже ставшего частью Праги и даже его современным деловым центром. Тюрьма же существует до сих пор, но главным образом используется как КПЗ. Официальное название – Vazební věznice Praha Pankrác.
Бретшнейдер умолк и разочарованно оглядел пустой трактир.
– А когда-то здесь висел портрет государя императора, – помолчав, опять заговорил он. – Как раз на том месте, где теперь зеркало.
– Вы справедливо изволили заметить, – ответил пан Паливец, – висел когда-то. Да только гадили на него мухи, так я убрал его на чердак.
