Да и что случится, когда наконец возникнет консенсус касательно того, какие именно пассажи из девторономической истории являются более древними и фактически точными, а какие — выправлены потомками и менее близки к исторической реальности? Никакой пользы, за исключением нескольких десятков защищенных диссертаций, занятых кафедр, полученных грантов и чьих-то успешных (или неуспешных) академических карьер. Ведь в библейском тексте находится множество свидетельств, полностью подрывающих версию о создании израильской истории с чистого листа.
Все это вовсе не отрицает возможности того, что в IX в. до н.э. Израильское царство было более культурным и развитым, чем Иудея, что негативные оценки, данные его правителям в Книгах Царств, отражают религиозно-этнические установки поздних авторов-редакторов, того, что успешные военные походы Давида вовсе не означали автоматического вхождения побежденных областей в состав «объединенного государства», того, что письменная культура поначалу вовсе не была столь широко распространена на иудейском юге. Однако, чтобы сочинить и передать потомкам яхвистский текст, вовсе не нужны сотни и тысячи людей — хватит и гораздо меньшего числа посвященных. С нашей точки зрения, именно одному из зачинателей письменной иудейской традиции (обычно это происходит во втором поколении грамотных) и могла прийти в голову идея записать историю Сотворения мира и собственного племени. А уж почему именно он оказался столь литературно одарен, или, по-другому, наделен Святым Духом, — совсем иной вопрос, находящийся за пределами нашей компетенции.
Людям VII в. до н.э. не нужно было столь долго и подробно, как это делает библейский автор, объяснять, почему Давид имел больше прав на престол, чем Саул: к тому моменту род Давидидов насчитывал уже многие века, а Саул прочно пропал в тени времен. Поэтому очевидно, что «Сказание о Давиде», содержащее, кстати, немало эпизодов, в которых отец-основатель выглядит не самым лучшим образом, восходит к реальным событиям и не так уж далеко отстоит от них во времени. Интересно было бы поискать в истории возникновения других государств параллели с эпохой Давида-Соломона. Общая канва кажется до боли знакомой: молодое государство рождается благодаря гению его основателей, затем раскалывается, чтобы потом долго (иногда века и века, а бывает, что и никогда) собираться вновь.
Мешает этому упражнению то, что на более позднюю историографию, особенно европейскую, самым сильным образом повлиял тот самый библейский дискурс, и потому подобные свидетельства не могут считаться полностью независимыми[275]. Любопытно, впрочем, что одна никак не связанная с Библией и очень знаменитая историографическая традиция излагала начало своей нации в терминах, очень
сходных с употребляемыми в 1-й Книге Царств: «И вышел Давид… и убежал в пещеру Адоламскую, и услышали братья его и весь дом отца его, и пришли к нему туда. И собрались к нему все притесненные и все должники и все огорченные душею, и сделался он начальником над ними»{54}.
Очевидно, что к Давиду пришли все неимущие, недовольные существовавшими порядками — те, у кого просто не было другого выхода, кроме как попробовать создать что-то новое, изменить окружающий мир или погибнуть. Кажется, этот фрагмент, который часто называют свидетельством о создании «отряда Давида», довольно точно отражает имевшие место события, плодом которых стало основание Иудейского государства. Нет никакого смысла в том, чтобы на ровном месте выдумывать историю о том, как мятежный придворный Саула собрал к себе всякий сброд и поднял его на борьбу с верховным вождем многих племен (тем более не было смысла делать это почти 300 лет спустя). Поэтому вдвойне любопытно свидетельство другого народа и другой эпохи: «…Ромул воспользовался старой хитростью и… открыл убежище. Туда от соседних народов сбежались все жаждущие перемен — свободные и рабы без разбора»{55}.
Здесь подметим, что сходные свидетельства из историй цивилизаций, с библейской не связанных, неоднократно указывают на то, что сведения о наидревнейших событиях доходили до первых известных нам письменных источников через многие века, и конечно в искаженном виде. Но очевидно, что они никогда не были полностью выдуманы. В пользу этого говорят и работы по древнекитайской историографии, и гораздо лучше известной читателю древнеримской. Укажем также, что занимающаяся римской историей отрасль науки о прошлом пережила скепсис в отношении сообщений древних авторов раньше, чем библеистика. Несколько десятилетий назад тоже было принято отмахиваться от известий Тита Ливия о первых веках римской истории, как полностью недостоверных.
Подобные шарахания, на наш взгляд, имеют причиной одно широко известное свойство человеческой психики, особенно незрелой, более или менее архаичной: видеть окружающий мир исключительно в черно-белых цветах. Ученые-историки подвержены подобным тенденциям не меньше простых смертных. Поэтому, как только выясняется, что некоторые сообщения древних текстов (особенно тех, что много столетий считались истиной в последней инстанции) носят совершенно легендарный характер, тут же возникает желание отвергнуть истинность текста целиком. Консерваторы же, как правило, по-прежнему настаивают на полной и безусловной истинности древнего источника, особенно если это текст религиозный.
Удивительная неспособность в общем-то образованных и культурных людей прийти к золотой середине, способ достижения которой подробно описан еще Аристотелем, наводит на мысль о закономерности подобного феномена. Нельзя исключить, что подвинуть общество ближе к середине и одновременно совершить в его жизни какие-то перемены можно, лишь бросаясь из крайности в крайность. Но мысль о том, что великие умы человечества обязаны находиться в философски пограничных зонах, а пребывание в центре — удел лишь интеллектуального быдла, нам тоже не подходит. И не был ли правее других русский поэт, с гордостью отмечавший, что он — «двух станов не боец»? Это говорит не о беспринципности, а о продуманном отказе отложного выбора: когда неприемлемы обе предлагаемые альтернативы, якобы охватывающие собой все возможные варианты мышления или поведения. Стоит только снять (а лучше все-таки сорвать) шоры с наших глаз, и мир окажется гораздо богаче, понятнее и интереснее. Нужно всего лишь не бояться смотреть по сторонам.
Говоря о полулегендарной эпохе существования двух древнееврейских государств IX–VIII вв. до н.э., упомянем о том, что почти тогда же неподалеку от Палестины была создана еще одна литературно-культурная традиция, которая, в отличие от той, что в будущем опиралась на книги Библии, совсем не претендовала на документальность или боговдохновенность. Более того, это по определению была традиция художественная (допускавшая приукрашивание и вымысел) и довольно долго существовавшая в бесписьменной форме. И основываясь лишь на ее сообщениях (имеются в виду поэмы гомеровского цикла), ученые установили массу интересных фактов как о жизни древней Греции собственно гомеровского периода (IX–VIII вв. до н.э.), так и о предшествовавшей ему микенской эпохе[276]. Не стоит отрицать возможности того, что отдельные фрагменты текстов, повествующих о древнееврейской истории, могли быть созданы заметно позднее событий, в них описываемых, или серьезно подправлены пристрастным автором. Но трудно согласиться с тем, что сообщения эти полностью неисторичны. Поэтому нам кажется оправданным рассматривать эпоху «разделенных царств» IX–VIII вв. до н.э. в соответствии с традиционной версией и противоречить девторономическому историку только при наличии серьезных причин.
Заметим, что сказать точно, насколько жители древних Иудеи и Израиля были близки друг другу этнически и лингвистически или, наоборот, различались, скорее всего, невозможно. Почти все авторы согласны с тем, что после падения Израильского царства в конце VIII в. до н.э. значительная часть его населения мигрировала на юг, в иудейские пределы. Примерно тем же временем датируется сведение в одно целое текстов Яхвиста (J) и Элохиста (Е) и создание таким образом пласта J/E — основы первых четырех книг Библии. Безусловно, J/E отражает древнейшие традиции обоих еврейских царств — это тоже не оспаривается. С того же самого времени иудейская идеология считает само собой разумеющимся желанность восстановления иудейско-израильского государственного единства. Вопрос в том, насколько подобная идеология могла извратить историческую истину, насколько именно она ответственна за дискурс о едином Израиле Давида и Соломона?
