Первыми этот образ взяли на вооружение основоположники нового религиозного учения — представители ничтожного меньшинства, зажатого между одинаково враждебными ему эллинистическим и иудейским мирами. Вряд ли случайно появление в Евангелии символа, напрямую перекликающегося с описанным выше, — камня, который сохранит целостность при любом столкновении[621]. Особое внимание люди нового времени обратили на один из заключительных стихов второй главы Книги Даниила: «Бог Небесный воздвигнет царство, которое вовеки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно»^{194}. Назначение того, что пущено пращой Господней, не может быть в одном лишь разрушении. Не зря «камень, разбивший истукан, сделался великой горою и наполнил всю землю»^{195}.

Слова эти вспоминались не раз и не два. Ибо небольшая община воистину оказалась камнем, а вся противостоящая ей античная цивилизация — колоссом на глиняных ногах. Как привидевшийся Навуходоносору истукан приобрел вселенские масштабы, так соединившийся с ним причудливым образом Вавилон сделался олицетворением богатейшего и могущественного, но все равно обреченного языческого мира. И легенда о нем стала бессмертной.

Заключительная книга Нового Завета — Откровение святого Иоанна Богослова, которую часто, транслитерируя греческое слово, называют «Апокалипсисом»[622], является одним из самых загадочных и сложных для толкования священных сочинений. Неслучайно один из крупных современных теологов замечает, что большинство верующих ее избегают, в то время как иные, наоборот, только ее из всей Библии и читают^{196}. Место Апокалипсиса в культурной истории человечества очень значительно. Углубляться в ее детали мы не станем — для этого нужно писать отдельную книгу. Для нас важно, что в Апокалипсисе окончательно сформировалась легенда о Вавилоне, впервые достигшая своего аллегорического выражения в Книге Даниила — сочинении, чрезвычайно близком ранним христианам.

Как мы только что сказали, адепты нового учения, а скорее всего еще их предшественники и провозвестники, быстро проинтерпретировали недавние пророчества на свой лад, сделав из Книги Даниила своего рода цивилизационный мост. Впрочем, она таковым и являлась, принадлежа одновременно позднеиудейской и эллинистической культурам и будучи к тому же сочинением самого что ни есть апокалиптического характера — безусловно, в большей мере, чем иные ветхозаветные тексты.

Апокалиптические книги, т. е. произведения, содержащие какое-либо «открытие» или «откровение», — происхождения сугубо эллинского[623]. Это связано с присущей позднеантичной культуре идее о знании «закрытом», недоступном для непосвященных. Данная мысль восходит еще к Пифагору, но особое развитие она получила после смерти Аристотеля[624]. Время от времени обладатели высших тайн составляли труды, в которых делились этим эзотерическим знанием, которое им было тем или иным образом даровано или открыто. Отсюда и общее название этих сочинений. В дальнейшем слово «апокалиптический» приобрело дополнительное значение — «рассказ о конце света» (что в прямом смысле не вполне верно) благодаря самому известному из этих трудов — библейскому Откровению.

При этом жанр размышления о полном катастроф будущем, о чем-то, напоминающем конец времен, существовал и в более древней библейской традиции, поэтому, возможно, его развитие на грани эр и эпох оказалось достаточно органичным. Наиболее ранним подобным фрагментом Ветхого Завета является упоминавшийся нами в одной из предыдущих глав «апокалипсис Исайи»^{197}. Два других древних сочинения сходного характера содержатся в Книгах «малых пророков» Иоиля и Захарии. Все они датируются послепленным периодом.

Существует еще несколько трудов апокалиптической направленности. Некоторые из них были созданы одновременно с позднейшими текстами Ветхого Завета или от имени ветхозаветных авторов (псевдоэпиграфия). Из них наиболее известны два, о которых мы уже вскользь упоминали: древняя (примерно III–X вв. до н.э.) апокрифическая Книга Еноха и одна из Книг Ездры, относящаяся уже к I в. н.э., в протестантской традиции являющаяся 2-й апокрифической, в СП именумая 3-й. Полновесным каноническим статусом не обладает и она, поскольку не вошла ни в еврейскую версию Писания, ни в поздние варианты Септуагинты и других греческих переводов. Сохранилось только латинское переложение, сделанное бл. Иеронимом и вошедшее в состав католической Библии — Вульгаты. Главным же и наиболее известным ветхозаветным апокалиптическим сочинением является Книга Даниила, в первую очередь потому, что оказалась наиболее созвучна настроениям людей рубежа эр — в ней они смогли найти ответы на вопросы, мучившие их наиболее сильно.

Книга Даниила содержит четыре «апокалипсиса» — в гл. 7, 8, 9 и 10–12. Важнейшим является уже упомянутое нами вкратце видение 7-й главы («Сын Человеческий» в Дан. 7:13 и пр.), в финале которой говорится о «царстве вечном», т. е. о конце времени. К ней примыкает выстроенная по сходной мерке 8-я глава, образы которой, впрочем, не достигают той же символической высоты и довольно подробно разъясняются в тексте[625]. Последние же два апокалипсиса не являются в прямом смысле видениями: к Даниилу является ангел и возвещает ему будущее, иногда в весьма подробных выражениях, благодаря чему 11-я глава книги напоминает историческую хронику.

Историко-философские причины возникновения нового религиозно-литературного жанра достаточно очевидны. Выдающиеся мыслители поздней античности, с одной стороны, хорошо знакомые со многими философскими системами, а с другой — убежденные в общей правильности земного устройства, пытались объяснить полную нелогичность и хаотичность современного им мира. Сходные проблемы преследуют многих мыслителей и по сей день, и заключения, к которым они приходят, по-прежнему не отличаются ясностью и понятностью. Уже античным любомудрам было очевидно, что все происходящее на этой земле входит в «План Господень»[626]. Но как связать его с будущим? Как увидеть будущее, как убедиться в нем?

На этот вопрос и пытались ответить авторы апокалиптических трудов. Точного сценария грядущего они предложить не могли. Однако это было и не нужно, поскольку эллинская культура обладала бесценным даром интерпретации — аллегорического толкования текстов и обожала находить конкретные предсказания в древних виршах Гомера и Гесиода. Согласно этой традиции будущее представало перед авторами обсуждаемых сочинений в тщательно зашифрованном виде. Такой способ интерпретации текстов оказался очень живуч. Поэтому некоторые из наиболее известных пророчеств продолжают толковаться и поныне. Но перед их рассмотрением необходимо коснуться очень деликатного и не вполне выясненного вопроса — эллинско-иудейского культурного синтеза. Попробуем вкратце описать этот процесс и то, как он проявился в литературной сфере[627].

Колоссальное воздействие эллинизма на духовную жизнь иудеев, особенно тех, кто жил в крупнейших городах Ближнего Востока (Александрия, Антиохия и т. п.), не подлежит сомнению. Во всех этих городах греческий язык[628] стал основным средством общения евреев диаспоры и на него постепенно стали переходить даже при совершении религиозных обрядов. Многие полагают, что «этого быть не может, потому что не может быть никогда», т. е. считают, что евреи в синагоге во веки веков могли пользоваться только ивритом, отметая все свидетельства об обратном. Эта точка зрения заслуживает уважения, но проецирование одной исторической эпохи в другую не может быть признано оправданным. В частности, для еврейской общины величайшего города эллинистического мира — Александрии — и был осуществлен перевод Ветхого Завета на греческий, — знаменитая Септуагинта, которую ученые иногда называют Александрийской Библией. Постепенно, несмотря на наличие нескольких поздних альтернативных переводов, она стала канонической версией первой части Библии, принятой в Восточной Православной Церкви[629].