Что происходило с основными действующими лицами нашей истории в этот громадный промежуток времени? Что, в конце концов, привело их друг к другу? Про древних иудеев кое-что известно благодаря авторам и переписчикам Священного Писания, а вот что было с Вавилоном в течение примерно тысячи лет, до создания общеизвестной Нововавилонской империи, навсегда вошедшей в историю человечества? Попробуем разобраться со всем по порядку.

Пытаясь по крупицам найти ответ на последний вопрос, по крупицам собрать картину истории так называемого Средневавилонского периода, приходишь к печальному выводу: по большому счету, перед нами настоящая черная дыра. Культурная, историческая — какая угодно. Дыра размером в тысячу лет, находящаяся на месте одного из самых знаменитых городов в истории, расположенная на землях, давным-давно заселенных грамотным и прекрасно умеющим обрабатывать землю Homo sapiens'oM. Вообще, первая цивилизация человечества в основном состоит из пустот, точнее говоря, — суперцивилизация, ибо в нее входят культуры и шумерская, и вавилонская, и ассирийская, и многие другие, дошедшие до нас в совсем фрагментарном виде, и к тому же разбросанные по разным векам. В таком случае принято говорить: следы уничтожены временем, что, как правило, не соответствует истине. Культурно-историческое наследие главным образом уничтожали представители того биологического вида, что назван учеными разумным — и делали это упорно, многократно, усердно и постоянно. С точки зрения высокообразованного современника, люди далеких эпох совершали довольно много странных действий, и свойственное человеку желание смотреть на предков свысока, казалось бы, в данном случае оправдано. Но полностью неверно, и не только потому, что мы ничем не лучше.

Не хотелось бы выступать в качестве адвоката древних: они в этом не нуждаются. Одновременно попробуем уберечься и от впадения в идеализацию давно прошедших времен. Хорошо известно, что некоторые неустанно ищут «позабытые, но самые сокровенные» истины в смутных, плохо понимаемых текстах древних народов, будто именно в этих стершихся строчках сокрыты какие-то утерянные современной цивилизацией важнейшие секреты[204]. Это одновременно необоснованно исторически и философски малопродуктивно.

Желание преклониться перед писаниями, смысл которых уже наполовину утрачен, — важный компонент мифологического сознания. Не разберешь, чего здесь больше — естественного уважения и интереса к тексту, пережившему века и тысячелетия, или своеобразной духовной лени — желания вторичности, того, чтобы тайны бытия были бы уже изложены (пусть в несколько туманной форме), оставляя на твою долю лишь толкование и следование чьим-то указаниям? Изучение древних письмен — занятие более чем достойное, но не скрывается ли иногда за его кропотливостью подсознательное стремление отгородиться от реальности, требующей от нас ежедневно отвечать на вопросы все того же бытия и делать это совершенно самостоятельно. Опыт и знания для этого, что скрывать, вещи полезные и даже необходимые. Но еще важнее желание их применить, не прятаться от жизни в коконе, сколь бы он ни был удобен и сколь бы ни была мерзка окружающая его действительность.

Однако вернемся к прошлому. История, при близком рассмотрении, вызывает два несходных чувства. Во-первых, преклонение перед людьми, не просто жившими в черные и тяжелые эпохи (а других эпох нам известно не так много), но, несмотря на это, сумевшими, помимо выполнения тусклой поденной работы, все время создавать что-то вечное. Во-вторых, презрение по отношению к человеческому обществу, к созданным им инструментам и структурам, к образу действия людских масс, раз за разом повторяющих те же ошибки на протяжении сотен и тысяч лет. К социальному организму человечества, почти не демонстрирующему способности к обучению, хотя бы на уровне, присущем почти любому ребенку. Здесь заметим, что общество-то состоит из тех самых обучаемых индивидуумов. Это приводит к неоднократно описанному противоречию: общественная и личностная сущности человека сильно различаются[205]. Более того, несмотря на хорошо известные примеры деградации некоторых особей, традиция предполагает позитивную эволюцию отдельной личности в течение ее земного существования. Так, кстати, возникает уважение к мнению и суду старших, свойственное всем народам. Считается, что они мудрее молодых. Почему? Потому что опытнее, потому что понимают: в жизни есть множество сложных проблем, запутанных и отнюдь не черно-белых. Конечно, даже коллективный разум старейшин не может распутать все загадки, поставленные бытием, но иногда ему это удается. Иначе такой механизм решения нелегких вопросов не родился бы и не выжил в течение долгого исторического времени.

Иначе обстоит дело с позитивной эволюцией целого общества. Социальные организмы человечества упорно ищут самого простого пути — энергии затратить поменьше, а получить побольше. Мудреть и усложняться — таких приоритетов ни у кого нет, иные правители могут пойти по этому пути, но общество — никогда. Обществу нужно, чтобы его не трогали, ему нужны стабильность и прогнозируемость. Отдельное поколение может быть сорвано с места под давлением могучих обстоятельств и в борьбе с ними совершить невероятное[206], но уже дети героев начинают транжирить отцовское добро и, бывает, вырождаются с невероятной скоростью.

Когда какой-нибудь народ вдруг создает достаточно тонкий и прочный общественный механизм, выдерживающий натиск новых времен и несомых ими неожиданностей, то это прежде всего ведет к умопомрачительной гордыне представителей оного народа. Причем самодовольно раздувают щеки именно те граждане, которые не имеют никакого отношения ни к построению, ни к функционированию данной социальной структуры. Вслед за чем используют дарованное предками государственное чудо для создания какой-нибудь громадной империи, объясняя ее могущество своей богоданностью и боговдохновенностью[207]. В итоге ничего хорошего не выходит. Отдельные талантливые граждане такой державы, пользуясь общим уровнем образования и благосостояния, сочиняют эпические поэмы, симфонии, открывают электричество и большой круг кровообращения, не желая при этом участвовать в управлении государством, становящемся все более и более грязным ремеслом. Государство же от такой напасти начинает деградировать, постепенно переходя в руки все менее компетентных людей. Потом в один прекрасный день империя рушится (часто не без помощи соседей, озверевших от многовековой прививки комплекса неполноценности). Поэмы и медицинские трактаты уничтожаются, и история начинается заново.

Добавим к этому весьма несовершенный механизм передачи знаний, т. е. сохранения накопленных интеллектуальных ценностей[208]. Совсем обойтись без передачи знаний сложно — такое общество быстро умрет. Но как их передавать, в каком количестве? И все ли имеют право на знание? После того как был изобретен главный механизм накопления и сохранения знаний — письменность, люди начали делиться на имеющих к ней доступ и не имеющих. С одной стороны, появилась еще одна возможность расслоения человеческого общества, с другой — она не вполне совпадала с существовавшими доныне социальными загородками — политической властью или богатством. Поэтому грамотные или владеющие знанием стали использовать его для компенсации отсутствия прочих статусных качеств (той же власти), дабы занять как можно более высокое общественное положение. Верхи же общества, столкнувшись с появлением на рынке новой, неовеществленной материи, попробовали овладеть знанием путем его покупки или силового контроля (и пытаются до сих пор).