Особенности хеттских текстов позволили довольно подробно описать грамматику этого языка еще до того, как была изучена его лексика и полностью прочтены сами тексты. Дело в том, что в текстах хеттских законов были предложения, в которых преобладали известные шумерские логограммы и аккадские написания, а хеттскими были только грамматические показатели и служебные элементы, выражающие отношения между словами.

Продолжение в следующем номере

Петр Сахровски

Австрийский журналист, еврей, взял серию анонимных интервью у детей и внуков нацистских преступников и выпустил книгу «Рожденные виновными». Главная идея автора в том, что Зло не проходит бесследно, оно метит, делает несчастными следующие поколения. Мы продолжаем публикацию отрывков из книги, которую – применительно к нашей собственной истории – обсуждали в № 5 нашего журнала.

Райнер (38 лет) и Бригитта (43 года).

Райнер: – Меня зовут Райнер. Это Бригитта, моя сестра. Мы ролом из нацистской семьи. Наш отец был…

Бригитта: – Мы происходим не из нацистской, а из офицерской семьи. Я знаю, что у нас нет общего мнения о наших родителях. Возможно, мы объединим свои представления, используя одни и те же понятия.

Райнер: – Мне все равно, как ты хочешь. Ты можешь рассказывать свою версию. Для меня это – нацистская семья. Собственно, семья военного преступника. Не каждый нацист обязательно был военным преступником. Но наш отец был и тем, и другим.

Бригитта: – Я не участвую в разговоре, если ты так начинаешь. У меня нет никакого желания с самого начала выступать в роли адвоката. Тогда я лучше откажусь от интервью. Я и без того считаю слабоумием здесь, перед другими людьми, показывать, как по- разному мы думаем о наших родителях. Или каждый из нас дает свою интерпретацию, или я сейчас же ухожу.

Райнер: – Хорошо, хорошо, будем объективными. Наш отец – необходимо это сказать – был офицером вермахта высокого ранга. Вместе с коллегами он планировал военные действия против «недочеловеков», создавая тем самым жизненное пространство для немцев. С Украины поставлялось им зерно, из Румынии нефть, из Польши уголь. ]1пя него война была азартной игрой, связанной с передвижением разноцветных флажков на карте. Несколько дивизий – на север, несколько дивизий – на юг. Самолеты – направо, танки – налево. И победа обещает столь многое, как при хорошей сделке.

Бригитта: – Цинизм больше тебе не поможет – он был твоим отцом. Я как сейчас вижу тебя сидящим у него на коленях, когда он читает тебе вслух разные истории. Я вижу тебя в нашем саду, играющим с ним в футбол, во время прогулок – как ты ищешь его руку, потому что устал и совсем без сил. Он был тебе отцом, примером и героем. Ты ничего не знал о его прошлом, и это было тебе безразлично. Ты родился, когда война уже закончилась. Последние месяцы катастрофы ты не застал. Что ты знаешь о бомбежках, бегстве от русских, страхах в семье, когда отец был арестован? И потом вдобавок суд над ним. Соседи, бывшие друзья – внезапно оказалось, что все они всегда были противниками нацизма. Господин М., эта свинья, до сих пор живет на «визированной» вилле, недалеко от нас. На процессе он выступил против отца.

Все это – экспонаты музейного собрания общество «Мемориал» посвященного творчеству и быту ГУЛАГа: у нашей тоталитарной системы были, как известно, свои концентрационные лагеря, свои жертвы и свои палачи. А у палачей – свои дети и внуки…

Четыре года отец сидел в тюрьме. Ты можешь сказать мне – за что? Миллионы с криками «ура» отправились на войну. Тысячи принимали участие в преследовании евреев и обогатились. Он не взял ничего из принадлежащего евреям. Свою виллу он оплатил из собственных доходов. Он никогда не имел дела ни с СС, ни с концлагерями, ни с расстрелами женщин и детей. Он был солдатом. Но не преступником. Я не понимаю, почему ты можешь так говорить о нем.

Райнер: – Он не был одним или другим. Отцом или преступником. Он был и тем, и тем. И именно в этом я его упрекаю. Как мог он играть со мною в своей жизни? Генерал, отец, муж и член правления банка – его следующее почетное занятие? Мне вспоминается время, когда я был маленьким. Мама всегда хотела, чтобы я не был отцу в тягость: «Он может так сильно разволноваться». Позднее, когда я учился в школе, то не должен был говорить о своих плохих отметках: это тоже будет его волновать. И в том случае, когда я, будучи студентом, участвовал в демонстрациях – только не волновать отца. Я всегда должен был лишь жалеть его. Щадить его, чтобы он не ведал о моих заботах, моих проблемах. Доставлять ему только радость – как играющему в мяч, смеющемуся ребенку. Знаешь, кем был тогда отец по отношению ко мне? Он был домашним животным, о котором заботятся. Такая осторожная, деликатная забота. Такое «не подходи к нему, бедному, близко». Не допустить, ни одного конфликта, ни единого серьезного разговора. Проскользнет лишь слово о нацизме – мама тотчас же отреагирует своим ледяным взглядом и обычными фразами: «Оставьте отца в покое! Он достаточно испытал! Семь лет войны и четыре года тюрьмы – это уже чересчур для одной жизни». Как чучело, сидел он здесь всегда, как кукла.

Бригитта: – А в моих воспоминаниях ты – другой. Вот ты, шестилетний, пришел домой со своим первым табелем. С какой гордостью ты показывал свои медали, полученные в соревнованиях по плаванию. Идешь в воскресенье после обеда с отцом в кино, просишь его читать тебе вслух книги Карла Мея. Вы были всегда как одно сердце и одна душа. Ты веришь, что маленького ребенка можно обмануть? Он любил тебя и всегда был тебе хорошим отцом, так же как и мне. Сегодня твои тирады, полные ненависти, как я думаю, адресованы не столько ему, сколько самому себе. Что ты только не предпринимал, чтобы представить себя как жертву! Страх быть потомком убийцы развил в тебе нечто ужасное. Не лги себе, ты остаешься сыном немецкого офицера. Даже когда ты работал в Израиле в кибуце. В университетских группах для рабочих ты читал образцовые доклады по теории фашизма. Ты остаешься сыном немецкого офицера, даже когда во время уличной демонстрации участвуешь в потасовках с так называемыми неонацистами. Несколько лет назад ты даже надумал перейти в иудейство. Что все это должно значить? Ты веришь в то, что таким образом можно уйти от своего прошлого? Пойми же, наконец! Ты происходишь из немецкой офицерской семьи. И все это у тебя в крови, так же, как и у меня. И даже если ты станешь раввином, даже тогда ничего не изменится.

Райнер: – Ты говоришь так, будто у тебя самой не возникает никаких проблем.

Бригитта: – Проблем нет, потому что я горжусь нашим отцом. Он имел мужество примкнуть к движению, которое обещало новое будущее. Я всегда его защищала, потому что понимала. В школе – от изолгавшихся учителей, которые вдруг все стали антифашистами. От так называемых друзей – похотливых, стремившихся попасть в постель к дочери известного нациста, и от других приятелей, мечтающих о возвращении прошлого и ищущих во мне союзницу. Я знаю, что тогда происходило. Ты не должен говорить со мной, как классный наставник. Но мне также известно, что когда мой отец в середине тридцатых голов примкнул к нацистам, он был твердо убежден, что поступает правильно.