— Что это за ерунда была насчет того, что эльфы появились раньше Солнца и Луны?

— Мне несколько сложно объяснить, — ответил Манве, — Дело в том, что незадолго до их появления Мелькор, он же Моргот, пытаясь овладеть инициативой и контролем над планетой, устроил искусственное солнечное затмение, экранировав Землю облаком, не пропускавшим лучи видимой части спектра. Инфракрасные лучи проходили свободно, как и ультрафиолет — Морготу была не нужна ледяная планета. Таким образом, эльфы появились почти в полной темноте.

— Почти?

— Да. Моя супруга Варда нашла способ сделать экранирующее облако проницаемым для узкой полосы видимого спектра, в основном, для высокоэнергетического излучения ярких звезд. К сожалению, Солнце, как желтый карлик, не вписывалось по спектральному составу света в этот интервал прохождения. Нам понадобилось около пятисот лет, чтобы найти способ нейтрализовать это облако. Ущерб для экологии планеты был невероятно велик. Лишь при помощи перемещения растений и животных с соседних линий времени нам удалось восстановить биосферу.

— А как получилось, что Луна и Солнце в первый раз после этого затмения взошли на западе? — не отставал Митчелл.

— Ну, это была оптическая иллюзия с зеркалом на орбите, в котором отражалось Солнце, еще скрытое за горизонтом, — ответил Манве. — Надо же было показать всем, кто настоящие хозяева Земли.

— А почему вначале появилась Луна, а Солнце показалось только через неделю? — Митчелл решил выяснить все до конца.

— Нельзя же было сразу дать прямой солнечный свет в глаза эльфам и людям после такой долгой темноты, — терпеливо разъяснил Манве. — Иначе они все ослепли бы навсегда.

— А что стало с этим вашим наставником, — спросил Бартон. — Илуватар, кажется?

— Он уже давно говорил нам, что устал от жизни и хочет обрести покой, — ответил Манве. — Мы долго удерживали его от этого шага, но затем войны с Морготом и прочие проблемы заслонили его от нас. Когда во время боя на Эзеллохаре мы поняли, что не можем справиться с вашей техникой, пока у вас есть сильмарилловый лазер, мы вновь воззвали к Илуватару, но, видимо, было слишком поздно. Он уже не мог услышать нас… Внутренний модуль Р8 взял микрофон из руки Митчелла.

— Зачем вы украли нашу планету? — спросил киберноид.

— Наше хранилище информации было повреждено в результате атаки одной из цивилизаций, с которой мы провели, вероятно, слишком жесткий эксперимент, — ответил Манве. — Архив оказался под угрозой.

Ваша станция — завод была самой ближней к нему. У нас не нашлось другого выхода.

— Хорош выход! — прорычал киберноид. — Вы же поставили нас на грань уничтожения! Если бы не земляне…

— Спокойно, спокойно, — вмешался Шильман. — Мы здесь не счеты сводить собрались.

— К сожалению, — с мрачным юморком вставил внутренний модуль Т20.

— Так или иначе, — продолжил Манве, — теперь наша историческая миссия выполнена. Мы нашли себе преемников, или, точнее, преемники нашли нас. Тем не менее, я рад, что все закончилось именно так. Наш архив теперь в надежных и цепких руках…

— Только в не совсем чистых, — пробормотала Селестиэль себе под нос.

— …так владейте им, пополняйте. В нем собрана вся мудрость мира. Я еще хотел спросить вас о майарах Олорине и Мелиан, — сказал Манве. — Почему они не с нами? Где они? Что с ними будет? Я ответственен за них…

— Мелиан снова со своим мужем — эльфом, — ответил Бартон, забрав у Р8 микрофон. — Она отреклась от вас. А Олорин, он же Гэндальф… С ним разговор будет, по-видимому, особый. Он покушался на жизнь одного из наших наемников, хотя это произошло в боевой обстановке, и чуть не сорвал очень важную операцию Вечности. Наш суд решит, что с ним делать.

— Олорин действовал по моему приказу, — сказал Манве, — на нем нет вины, она на мне. Можно мне с ним поговорить?

— Поговорить можно, — ответил Шильман. — А насчет вины — нам все равно, одного судить, или двоих… По знаку Координатора Донелли сунул в соседнюю камеру задержания ловушку с Гэндальфом, открыл ее, и подключил камеру к системе связи.

Над открывшейся ловушкой появился туманный силуэт Гэндальфа.

— Олорин, друг мой, — позвал Манве. — Мы не покинем тебя!

— Оставь эту затею, Манве Сулимо, — ворчливо отозвался Гэндальф.

— Но почему? Объясни!

— Как будто ты сам не понимаешь! Всю свою жизнь я боролся с Тьмой — ради них, эльфов, людей, гномов, хоббитов…, - ответил Гэндальф.

— Они любили меня, уважали. Я бывал во многих схватках, но ни разу не обнажил меча против людей или эльфов — до того злосчастного дня!

И я сделал это, лишь повинуясь твоему приказу. Мы должны с тобой вместе сидеть в этой штуке. Мне нет прощения.

— Человек, которого ты пытался убить, не умер, — сказал Шильман.

— Он жив. Возможно, суд учтет это и тебя отпустят, хотя я оставил бы тебя здесь.

— Я уже все для себя решил, — ответил Гэндальф. — Я рад, что он жив, но я должен понести наказание. Оставь эту коробку, где я сижу, кому-нибудь из эльфов. Когда придет время, я выйду оттуда, но не сейчас. Мне еще о многом надо подумать. Прощай, Манве Сулимо, надеюсь, больше мы не увидимся. Силуэт Гэндальфа снова исчез в ловушке, ее створки захлопнулись с легким щелчком.

— Постой, Олорин! — Манве хотел остановить майара, но тот уже не слышал его.

— Есть еще вопросы? — спросил Шильман.

— У меня есть вопрос к Валару Намо Мандосу, — сказала вдруг Селестиэль. — Не беспокойтесь, Координатор, — добавила она, почувствовав мгновение нерешительности Шильмана, не знавшего, можно ли дать ей микрофон. — Я всегда держу свое слово. Я не политик. Шильман побагровел и молча протянул ей микрофон. Донелли нажал кнопку, выпустив Мандоса из ловушки в третью камеру задержания.

Призрачный силуэт Пилигрима появился на экране монитора.

— Зачем вы звали меня? — Валар явно был не в своей тарелке.

— Незадолго до появления в Гондоре наемников из Вечности мы получили знак, — сказала Селестиэль. — Это было ясное и четкое пророчество обо всех грядущих событиях. Все, что произошло в нашем мире, было предсказано в тот день более или менее подробно. Почему вы не вмешались и не предотвратили эти события, если Валарам все было известно заранее?

— Что-то я не пойму, о чем ты говоришь? — сказал Мандос. — Какое пророчество? Когда ты его слышала?

— Двадцать третьего мая, во второй половине дня, — ответила Селестиэль.

— И что там было сказано? Селестиэль прочитала пророчество слово в слово, заставив Лугарева еще раз изумиться ее памяти. Запомнить с одного раза не маленькое стихотворение! Собравшиеся, не дыша, слушали ее мелодичный выразительный голос.

— Интересно, очень интересно, — сказал Мандос. — Дело в том, что я тут ни при чем. Это не мое пророчество!

— Как не твое? — похолодев, спросила Селестиэль. — Я думала… Я думала, что действую, выполняя волю высших сил, волю Валаров… По крайней мере, вначале…

— Да так, не мое, и все тут, — ответил Мандос. — Во-первых, стиль не мой, мне нравится более замысловатый размер. Во-вторых, я же не полный идиот. Если бы мне было известно хоть что-то о том, что должно было произойти, я доложил бы Манве Сулимо, и мы вмешались бы.

В-третьих, почему я не мог этого предугадать: в начале мая у меня сгорели несколько микросхем в компьютере, на котором я рассчитывал варианты развития будущих событий, и я все лето провел на Звездной Пристани, разыскивая в этой пыльной свалке запчасти к компьютеру. Я тогда опасался, что не успею вернуться к празднику Начала Сбора Плодов. Лучше бы я не успел!

— Но тогда… Чье же это пророчество?

— А я знаю? — ответил Мандос почти как одессит. В наступившей внезапно мертвой тишине Лугарев и Селестиэль изумленно смотрели друг на друга.

На 258-й линии времени было самое начало апреля. Мадемуазель Клотильда, как обычно, проводила свой досуг, держа в правой руке бинокль, а в левой — трубку радиотелефона. На другом конце линии с аналогичным набором предметов в руках находилась ее давняя подруга — мадемуазель Мадлен, живущая в соседнем доме. Две старые девы, каждой из которых уже перевалило за пятьдесят, все свое свободное время, которого у них хватало, проводили в наблюдении за соседом, недавно купившим виллу на другой стороне тихой зеленой улицы в этом районе Ниццы, где жили люди немного богаче среднего класса. Пожаловаться им было, пожалуй, не на что, кроме, разве что, однообразия. Сосед оказался довольно-таки тихим, приличным, и интересным мужчиной лет тридцати пяти — сорока. Из дому выезжал относительно редко, но со вкусом — на белом коллекционном «Кадиллаке» конца пятидесятых, что дополнительно возбуждало любопытство старых сплетниц, ведь такие машины ездили по улицам в пору их молодости. В остальное время сосед не дебоширил, не пил, лишь иногда приводил недорогих девиц с набережной. Время проводил в основном на пляже, до которого было рукой подать, или же в небольшом парке, окружавшем его виллу. Утром обычно купался в бассейне за домом, в горы не поднимался, яхту не покупал, однако держал на площадке возле бассейна небольшой толстолобенький вертолет, покрашенный в оливково-зеленый армейский цвет, на котором изредка куда-то летал. Готовил он себе сам, делая это с явным удовольствием. Убиралась в доме приходящая экономка. Жалюзи на окнах виллы обычно были опущены, так что старые девы, как ни старались, не могли рассмотреть интерьер. Только сегодня, когда экономка взялась мыть окна, мадемуазель Мадлен увидела на стене нечто, что привело ее в состояние акцептуации.