— Я как раз собрался тебе звонить. Палата только что объявила, что голосование состоится в следующую пятницу.

— Серьезно?

— Да, на самом деле!

Я посмотрел на календарь.

— Это будет шестнадцатое ноября…

До Кайла сразу же дошла значимость этой даты — третья годовщина со дня гибели Сергея.

— Действительно… — тихо произнес он, помолчав. — Но есть одна проблема: палата представителей настаивает, чтобы закон касался исключительно России. Именно такую версию они ставят на голосование.

Когда сенатор Карден решил придать закону Магнитского статус правозащитного акта мирового масштаба, его так захватили перспективы и историческое значение, что он был готов пойти на риск, чтобы сохранить глобальный характер документа.

— Значит ли это, что Карден не поддержит в сенате версию, которая касается только России?

— Вполне возможно.

Если версии закона, принятые сенатом и палатой представителей, будут отличаться, их необходимо согласовывать, на что понадобится время, а вот времени у нас как раз и не было. Если Карден не уступит, возрастал риск, что закон не пройдет вовсе.

Разумеется, я хотел, чтобы была принята глобальная версия закона, предложенная Карденом. Имя Сергея на законодательном акте мирового значения, каким видел его Карден, было лучшим способом отдать дань его памяти. Однако еще важнее, чтобы законопроект стал законом, и если для этого надо ограничиться усеченной «российской» версией, то, на мой взгляд, так и следовало поступить. Я надеялся, что Карден придерживается того же мнения.

И вот наступило шестнадцатое ноября. Это был во многом знаменательный день. Палата представителей США проводила голосование по законопроекту Магнитского. Вечером того же дня я выступал на лондонской премьере спектакля «Час восемнадцать». Это была театральная постановка российского драматурга Елены Греминой о последних минутах жизни Сергея.

Во второй половине дня все в офисе прильнули к мониторам и в прямом эфире следили на сайте C-SPAN[22] за происходящим в палате представителей США. До начала голосования члены конгресса брали слово и говорили о том, что произошло с Сергеем, призывая к правосудию. Это знаковое событие происходило прямо на моих глазах — в просторном зале, пропитанном американской историей. Именно здесь принимали поправку, запрещающую рабство, и поправку, дающую избирательные права женщинам. Именно здесь утверждалось историческое законодательство в области гражданских прав. Я испытывал трепет при мысли о том, к чему привела трагическая история Сергея Магнитского.

Наконец началось голосование. Один за другим поступали голоса — почти все были «за». Когда какой-то голос был «против», в нашем офисе раздавался гул неодобрения, но их можно было пересчитать по пальцам. Было ясно, что в палате представителей закон проходит.

Примерно на середине голосования раздался звонок. Я ответил, не глядя на номер вызывающего абонента, полагая, что это Елена или еще кто-нибудь, кто радуется вместе с нами и хочет обсудить происходящее в Вашингтоне.

— Билл, это Марсел.

Я узнал его голос. Это был бухгалтер, которого нам представил Александр Перепеличный, поведавший о швейцарских счетах. Меня удивил его неожиданный звонок, потому что он не имел никакого отношения ни к закону Магнитского, ни к другим вопросам, которыми я занимался на тот момент.

— Марсел, здравствуй! Это может подождать? Я сейчас занят.

— Билл, прошу прощения, но это важно.

— Хорошо, я слушаю.

— Я даже не уверен, что мне стоит этим делиться, — уклончиво произнес он.

— Чем? — Я отвернулся от экрана, где транслировалось голосование.

— Дайте слово, что никому об этом не скажете… даже коллегам по работе.

— Смотря о чем речь. Так в чем дело?

— Умер Александр Перепеличный.

Марсел рассказал, что Перепеличный упал замертво недалеко от своего дома в графстве Суррей во время дневной пробежки, но всех подробностей он не знал.

Несколько минут я пытался осмыслить услышанное. От нашего офиса до Суррея не больше тридцати километров. Если он умер насильственной смертью (а было очень похоже), то, значит, наши враги перешли от запугиваний к открытому террору.

Просьба Марсела никому об этом не говорить была совершенно неуместной, и я немедленно позвал в кабинет Вадима, Владимира и Ивана. Новость потрясла коллег до глубины души, особенно Вадима и Владимира, которые за последний год хорошо узнали Перепеличного. Вдруг за пределами кабинета раздались аплодисменты и крики ликования. Увидев сквозь стеклянные перегородки рукоплескания сотрудников, я выглянул за дверь и спросил, что происходит. Помощница ответила: «Закон Магнитского только что утвержден в палате представителей, набрав триста шестьдесят пять голосов! Против только сорок три».

Это было грандиозное событие, но я был не в состоянии радоваться, ведь погиб еще один человек, связанный с нашим делом. Я вышел в зал, поздравил ребят с успехом и поблагодарил за упорный труд, пытаясь не показывать чувств от случившегося с Перепеличным. Какое-то время я говорил с коллегами о голосовании и дальнейших планах, но о Перепеличном решил не рассказывать, пока не проанализирую возможные последствия.

Был ли он убит? А вдруг убийцы Перепеличного до сих пор в Англии? Я очень хотел позвонить тем, кому доверял, кто помог бы мне разобраться в ситуации, но не мог, поскольку через сорок пять минут должен был открывать в театре «Новая диорама» премьеру спектакля памяти Сергея.

Я отправился в театр пешком и попытался хотя бы на время выбросить из головы мрачные мысли. В фойе я встретил выдающихся людей, посвятивших свою жизнь правозащитной деятельности, членов парламента, правительственных служащих, деятелей культуры и близких друзей. Постановка получилась яркой и волнующей. По окончании я с тремя почетными гостями занял своего рода «президиум» — мы расположились на складных стульях прямо на сцене и начали открытый разговор с аудиторией. Рядом со мной сидели известный драматург Том Стоппард, бывший советский политзаключенный Владимир Буковский и Бьянка Джаггер — бывшая жена Мика Джаггера и авторитетная правозащитница.

Стоппард с Буковским поведали о том, как в семидесятые годы Стоппард поставил спектакль, который в конечном итоге помог освободить Буковского из советской психиатрической больницы. Обсуждая историю, которая произошла с Сергеем, они отмечали, что в России, к сожалению, с тех пор мало что изменилось.

Я обратился к аудитории последним:

— Ситуация в России действительно очень тяжелая, но сегодня появился небольшой лучик надежды: всего несколько часов назад палата представителей Конгресса США одобрила законопроект «Сергей Магнитский — Верховенство закона и ответственность», предусматривающий санкции в отношении тех, кто пытал и убил Сергея. С гордостью сообщаю, что законопроект набрал восемьдесят девять процентов голосов.

Я планировал продолжать речь, но мои слова утонули в бурных аплодисментах. Один за другим люди вставали с мест, и вскоре стоял весь зал. Они аплодировали не столько успеху кампании, сколько крошечной частице правосудия в мире. Я был глубоко этим тронут и, стоя вместе со всеми, тоже аплодировал.

На выходе из театра я пожимал руки и принимал поздравления, но мысли вернулись к Перепеличному. Еще по дороге в театр я рассказал о случившемся Елене, и теперь мне очень нужно было все с ней обсудить.

Дома я застал Елену сидящей на диване — отвлеченный взгляд блуждал по комнате. Видеть ужас в глазах любимых людей невыносимо, но в ту ночь именно это мне пришлось испытать. Дети спали в кроватках, мы были дома и теоретически в безопасности, но и Перепеличный в своем жилище в Суррее наверное думал то же самое.

На следующее утро я связался со своим лондонским адвокатом Мэри, и мы решили, что следует как можно скорее уведомить полицию Суррея, кем был этот человек. Полиции следовало знать, что в этом деле могла быть замешана российская организованная преступность и коррупционеры из высших эшелонов власти. Происшествие с Перепеличным — вряд ли просто несчастный случай.