Мэри подготовила письмо, подчеркнув, что Перепеличный выступал свидетелем, помогал западным правоохранительным органам в расследовании крупного дела по отмыванию денег российским преступным сообществом и мог быть отравлен, как Александр Литвиненко в 2006 году. Она настоятельно рекомендовала полиции срочно провести токсикологический анализ.

Письмо ушло в субботу по факсу. Выждав воскресенье, Мэри в понедельник позвонила в полицейский участок в Вэйбридже. Дежурный подтвердил, что письмо они получили, но, к нашему удивлению, ответил, что в полицию не поступала информация о смерти человека по фамилии Перепеличный.

Это было полной нелепицей, и я попросил Мэри позвонить старшему по званию, кто может знать, что же в действительности произошло. На этот раз в полиции подтвердили, что Перепеличный действительно умер одиннадцатого ноября на дороге, ведущей к его дому, но подробности обсуждать отказались. Мэри напомнила им, что у нас есть важная информация, которая может помочь следствию, но полицейский только записал ее телефонный номер и сказал, что в случае необходимости с ней свяжутся. Однако время шло, а до среды с ней так никто и не связался. В тот день Марсел сообщил нам, что первоначальные результаты вскрытия неопределенные: судмедэксперт не смог установить причину смерти Перепеличного — это был не сердечный приступ, не инсульт и не аневризм. Он просто умер. И всё.

Это всерьез обеспокоило меня еще и потому, что перед смертью Перепеличный говорил, будто значится в некоем «расстрельном» списке и что ему грозили расправой. Это наводило на мысль, что где-то в Великобритании бродит российский наемный убийца, и если он смог добраться до Перепеличного, то ничто не мешает ему добраться и до нас.

Мэри до конца недели осаждала полицию телефонными звонками, но всякий раз с ней отказывались говорить. Все это удручало, и в понедельник я спросил ее совета: что предпринять, чтобы они начали работать. Ответ был прост: надо обратиться к прессе. Обычно адвокаты советуют в подобных ситуациях держаться подальше от журналистов, но дело затрагивало общественные интересы, а полиция, похоже, не собиралась реагировать, так что, по ее мнению, у нас не было иного выхода.

Два дня спустя в газете «Индепендент» была опубликована подробная статья на пяти страницах под заголовком «В Суррее найден мертвым ключевой свидетель по делу о крупном российском мошенничестве» с портретом Перепеличного на передовице. Новость облетела телеканалы, радиопередачи и газеты Великобритании. Люди пришли в ужас от мысли, что российские преступники могут вести расправу уже на улицах Англии.

Сразу же после публикации полиция Суррея направила к нам в офис двух детективов-криминалистов. В итоге через двадцать один день после смерти Перепеличного полиция объявила, что будет назначено токсикологическое исследование. Я полагал, что с этим они уже опоздали: если его отравили, то обнаружить следы яда по прошествии трех недель вряд ли возможно.

Кто бы ни был в ответе за смерть Перепеличного, теперь они наверняка знали, что полным ходом идет расследование убийства, а в прессе бурно обсуждаются подробности дела, и залегли на дно. Уровень угрозы оставался высоким, но паника уступила место относительному спокойствию, что дало возможность сосредоточиться на других делах и проблемах.

До голосования в сенате оставались считанные дни. Я планировал быть в это время в Соединенных Штатах, но не мог присутствовать в Вашингтоне и видеть все своими глазами: мне предстояло выступить в Гарвардском университете и провести несколько деловых встреч в Нью-Йорке.

В воскресенье, второго декабря, я вылетел в Бостон. На выходе из самолета я получил срочное сообщение от Кайла Паркера и по пути к паспортному контролю перезвонил ему.

— Билл, привет, как дела? — привычно откликнулся он.

— Я получил твое сообщение. Что-то случилось?

— Возможно. Некоторые сенаторы настаивают, чтобы закон Магнитского все-таки распространялся на все страны, а не только на Россию.

— И что это означает для нас?

— Ну, дело уже не только в том, что думает Карден. Все больше сенаторов присоединяется к группе, возглавляемой Килом и Левином, которые настаивают на глобальной версии закона.

— Я думал, что весь сенат поддерживает закон.

— Голоса у нас, без сомнения, есть, Билл. Но если нет консенсуса по поводу того, какую версию принять, Гарри Рид не назначит голосование, — пояснил Кайл, имея в виду руководителя сенатского большинства. — А время идет.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Попробуй выйти на людей Кила и Левина и приведи свои доводы в пользу российской версии закона, а я поговорю с Карденом.

— Хорошо. Я, к сожалению, на ближайшие несколько дней зависаю в Бостоне и Нью-Йорке, но все сделаю.

Я остановился на полпути к паспортному контролю и поговорил с Джулианной. В отличие от Кайла, она восприняла происходящее более спокойно и пообещала в понедельник с самого утра связаться с советниками сенаторов по вопросам внешней политики.

Закончив формальности в аэропорту, я отправился в гостиницу. На следующее утро я делился в Гарвардской школе бизнеса опытом работы в России. В первой части семинара студенты по очереди рассказывали преподавателю, что бы они сделали на моем месте, а я тихо сидел в заднем ряду, наблюдая, как рождаются интересные идеи, и немного жалел, что они не пришли мне в голову раньше. Анализ затрагивал только события, происходившие до обысков в офисах в 2007 году, поэтому они думали исключительно об управлении портфельными инвестициями и установлении стандартов корпоративного управления, а не об уголовном преследовании. Студенты не знали продолжения истории.

Во второй части семинара слово предоставили мне, и я рассказал историю до конца — об обнаруженном хищении, о Сергее, его аресте, пытках и гибели. Настроение в аудитории заметно менялось, пока я говорил. Под конец выступления я видел слезы в глазах некоторых студентов.

Провожая меня к выходу, профессор Альдо Мусаккио сказал, что впервые за годы работы в Гарвардской бизнес-школе видит, как студенты плачут во время анализа примеров из деловой практики.

Завершив визит в Гарвард, я отправился в Нью-Йорк. В Вашингтоне же, несмотря на усилия Кайла и Джулианны, до конца следующего дня ничего не изменилось. Сенатор Левин был непреклонен, а Карден не раскрывал своих планов.

В ночь на пятое декабря я лег спать пораньше, но из-за смены часовых поясов и неопределенности ситуации в сенате проснулся в два часа ночи. Я понял, что заснуть больше не смогу, поэтому принял душ, надел гостиничный халат, открыл ноутбук и стал искать в интернете последние новости по делу Магнитского.

Одним из первых на экране высветилось сообщение для прессы из офиса сенатора Кардена. Оно было опубликовано предыдущим вечером. Я нажал на ссылку и прочитал документ. Карден пошел на компромисс: он снял свое требование ставить на голосование сената глобальную версию закона.

Я отменил все запланированные на шестое декабря встречи и открыл страницу C-SPAN на компьютере. Я сидел в гостиничном номере один, в ожидании. Заказав еду в номер, я ходил из угла в угол, как неприкаянный.

И вот около полудня в сенате началось голосование по законопроекту Магнитского.

Все прошло очень быстро. После подсчета половины голосов стало ясно, что закон будет принят. Результат: девяносто два — за, четыре — против. Против проголосовали только Левин и еще трое сенаторов.

Принятие законопроекта в конгрессе было начисто лишено какой бы то ни было торжественности: ни тебе барабанной дроби, ни салюта, ни парада — просто поименное голосование и сразу же переход к следующему вопросу повестки дня. Но вот последствия были колоссальными.