Но остальные, громадное большинство, так и остаются убежденными в своей правоте. А может, мы отличаемся от тех, кто на Западе, каким-то особым чувством справедливости?… Только нам свойственно сверхсопереживание с жертвой преступления, униженной, растоптанной, незнакомой, но близкой и родной?… Или это от беззащитности, пессимизма и безнадежности, отсутствия веры в силу Закона?
Арнаутский поймал себя на мысли, что, рассуждая обо всем этом, он, законник, правда еще молодой и не имеющий пока большого опыта, но даже он, юрист-практик, не знает, как совместить гармонично закон и мораль, возмездие и справедливость, гуманизм и общественное мнение о преступности, права человека и права людей.
«Каламбур какой-то получился!» — подумал он. — «Впрочем, говоря о криминальном, под правами человека подразумевают права подсудимого, а под правами людей — права более широкого круга пострадавших, интересы которых, вроде бы, должно представлять государство в лице прокурора, однако делается это зачастую не так квалифицированно, настойчиво и убедительно, как хотелось бы. Вот и не выдерживает обвинение публичного разбирательства.» Что остается потерпевшему, размышлял Арнаутский, — смириться с фактом судебного вердикта либо так и пребывать в состоянии оскорбленного чувства справедливости, подогревая и возбуждая себя. А если второе?..
Его раздумья прервала какая-то фраза прокурора. Чем-то очень знакомым и важным она привлекла его внимание.
— Юра, — спросил он у Колесникова, — Где это убийство произошло?
— В Зеленогорске.
— Когда?
— Восемь лет тому назад. А что?
— Ничего, интересно. Чем закончилось дело? Кого убили?
— Да я подробностей не знаю. Сам понимаешь, еще студентом был. Просто слышал об этом деле и читал в «Бюллетене Верховного Суда». Там были протесты прокурора. Дошло до Генерального прокурора и Верховного Суда, на том и закончилось.
— А в чем проблема?
— По-моему, убита была девушка и, кажется, изнасилована.
Арнаутский ощутил холодок в пояснице и побледнел.
Колесников, ровным голосом, не заметив реакции Стаса, продолжал:
— Под суд отдали какого-то парня. На него падало подозрение. Они вроде бы из одной деревни или колхоза, точно не помню. Он пьяница, судимый. Нет, подожди, я перепутал. Это свидетель был такой. А судили его приятеля из Ленинграда, он приехал к нему в гости как будто. Извини, дел аналогичных много, мог спутать и с другим. Одним словом, кое-какие доказательства против него были. Не просто так дело передали в суд. Но он заявил алиби. Вот тот приятель и родственники приятеля подтвердили алиби. Какие-то экспертизы были… Что-то из вещественных доказательств… Но суд направил дело на дополнительное расследование. Не очень последовательно, наверное, поступил суд. Доследовать уже было нечего, все возможные меры исчерпаны. Следствие и тогда, до суда, длилось девять месяцев…
— Он, что? Один совершил преступление?
— Ну, во-первых, я не знаю обстоятельств. Во-вторых, это не было установлено. А в-третьих, по-видимому, суду нужно было решать и сказать «да» или «нет», а не говорить «может быть» или «может не быть». Это и было главным мотивом в протесте прокурора. Прокурор требовал приговора, любого. Обвинительного или оправдательного. Помню тогда, удивительно, что не до суда, а после него пресса и телевидение подняли шум вокруг этого дела…
Арнаутский прикинул: да, в то время он как раз ушел в армию и поэтому ничего такого не слышал.
— А чем закончилось?
— Да ничем. Верховный Суд отклонил протест. Дело еще кувыркалось в следствии. Было прекращено по части второй двести восьмой, за недоказанностью. Парня освободили. А глухарь так и остался нераскрытым. Прокурор, участвовавший в процессе, потом говорил, что скорее всего это и был убийца, только доказать не удалось. К сожалению, сам знаешь, не первый и не последний такой случай. А что тебя так заинтересовало это дело? Адвокату там теперь делать нечего.
— А потерпевшая как? Вернее, ее родственники?
— Вот этого не знаю… Трагедия, конечно, но дело-то, каких много. А потом пошло-поехало. Какие дела! Два-три трупа… Маньяки, разборки, неопознанные жертвы… Зверства… На их фоне то, зеленогорское, забылось. Это я вспомнил к разговору о том, что суд и в те годы не стремился к обвинительной натяжке… Соблюдал принцип презумпции…
— А какая прокуратура расследовала? A-а, понятно, — областная?
— Ну да, по территориальности. Сейчас, по идее, дело приостановлено ввиду нерозыска обвиняемого. Жаль девочку. Говорят, красивая была. Прокурор рассказывал: дело начинается с ее большой портретной фотографии. Прижизненной, разумеется…
От этих слов у Арнаутского перехватило дыхание. Навязчивая мысль пульсировала в голове: «Неужели это Лена…». Он всем существом отвергал это, не допускал, не принимал, но разум настаивал: «Она!» Стасу показалось, что он повторил это вслух, так как Колесников и Леднев быстро переглянулись и странно на него посмотрели.
— Что с тобой, Стас?
Ему удалось кое-как отговориться, сославшись на внезапное недомогание: видно, от нагрузки разболелась голова… Они проводили его на улицу, поймали частника и отправили домой.
Светлана, Маришка и малыш Саша все были дома. Увидев их, радостно встретивших его, выложивших тут же, наперебой, все последние домашние новости, Стас почувствовал облегчение. Ужин, телевизор, игры с детьми отвлекли его от тяжелых мыслей. Но вот угомонились дети. Жена, помыв посуду и приняв душ, ушла в спальню. Дети уснули. А он, как всегда, остался в кресле у торшера, в гостиной. Арнаутский начал читать обвинительное заключение по делу Ковалевых.
Муж и жена. Современная история из области рыночных отношений. Ковалевы организовали фирму. Намерения благородные: инвестирование жилищного строительства. Желающих уйма. Зарегистрировали устав, арендовали офис. Нашли мощного подрядчика и, действительно, вложили первые средства. Но потом пошла раскрутка… Цены растут изо дня в день, налоги тоже. Арендная плата — уже за пределами разумного. Задавили так, что Ковалевы пошли вразнос… Чтобы иметь капитал, надо его, хотя бы для начала, собрать, затем пустить в оборот. Не бросать же незавершенку, за которую и уже вложенного не вернешь. Стали брать деньги под проценты. Немного продвинулись в строительстве, а за инфляцией не угнаться. Виток за витком, спираль сдавила горло, перекрыла финансовый кислород… Все рухнуло. Любопытное дело: что здесь — мошенничество, обман или нормальный риск? Хотя может ли риск быть нормальным в ненормальном государстве, которому наплевать как на граждан, так и на предпринимателей и которое запросто превращает их из партнеров в смертельных врагов?
Обвинение упрощено до предела: раз взял, да не отдал — значит, обманул. Но обман-то должен быть умышленным. А Ковалевы сами оказались обманутыми, поверив в модные призывы. Конечно, вина их в том, что вторую часть своей деятельности — сбор денег под проценты они не вправе были осуществлять, так как уставом это не было предусмотрено. Понять их можно, не хотелось, начав, сразу же оказаться банкротом, но оправдать трудно: нельзя обнадеживать столько людей, таких же как и они, спасающихся от финансовой удавки. Вскоре суд, и, сомнений нет, в положении Ковалевых хорошего мало. Полторы сотни инвесторов, объединенных общей бедой и ненавистью, могут вынести свой приговор.
С материалами дела Арнаутский был ознакомлен еще две недели тому назад. Он хотел вникнуть в детали обвинительного акта, но уже на второй странице понял, что читать не сможет.
Дневной разговор об убийстве в Зеленогорске овладевал его сознанием, делая все другие мысли ненужными и невозможными. Весь вечер, внезапно, какие-то детали и моменты разговора невольно всплывали перед ним. Стас еще старался отогнать от себя воспоминания о давней встрече, но имя Лены все настойчивей звучало в голове. Арнаутский хорошо запомнил все, что сказал Колесников, он уже не мог этого забыть, но неполнота, обрывочность рассказанного давала и какую-то надежду… Все-таки, возможно, не с Леной произошло это несчастье… Судили-то одного, а он знает, что тех было трое. И это главное расхождение успокаивало его. Мало ли аналогичных случаев, сколько похожих преступлений, в том числе и без смертей, не заявленных потерпевшими. Очень может быть, даже скорее всего это так: Лена наверняка до сих пор здравствует, расцвела и еще похорошела…
