— Красавец ты мой, — вздохнула Надя.

Кот ничуть не сомневался в собственной неотразимости, поскольку являл собой полную копию Маркиза Первого, своего отца. Тот прожил у Нади восемь лет.

Взглянув на кота, Надя вспомнила слова бывшего мужа, Стасика:

— Ну что ж, разбежимся, если ты так хочешь. Но кое-что от меня при тебе все равно останется. Вот этот тип. — Он поцеловал Маркиза Первого в нос и опустил на пол. — Он сам, а дальше его потомки — непременно веди эту линию — будут напоминать обо мне. Ты ведь все равно меня не забудешь, меня нельзя забыть. Я любил тебя, Надя, и ты любила меня. Но я не держусь за тело, когда душа меня больше не принимает.

Да, душа ее тогда уже не принимала Стасика. Они расстались без скандалов, прожив вместе два с половиной года, и с тех пор следили за жизнью друг друга издали. Стасик в Москву не залетал давно, он стал по-настоящему деловым человеком, удачливым, отважным, осел в Германии, в Берлине. Впрочем, про Стасика лишь с большой натяжкой можно сказать, что он живет в Берлине. Станислав Рублев живет везде, где сумеет получить заказ на иконописные работы.

— Ну, котище! — Надя встала из-за стола и поставила чашку в мойку. — Оставайся и дрыхни, а мне пора.

Надя оделась в черные брюки из модной ткани с лайкрой, они сидели на ней как влитые, топик-плетенку она выбрала зеленоватого цвета, а сверху накинула короткий черный жакетик на молнии. Перекинув через плечо сумку, выскользнула за дверь.

Сегодня Надя решила пройти до метро «Измайловская» через остров, этот путь ей очень нравился — зелень, цветы, тишина… Старинные постройки восстанавливались и становились похожими на те, которые задумали архитекторы прошлого.

В метро народу было мало, слишком ранний час. Надя взглянула на часы в конце платформы — шесть сорок пять утра. Сонные пассажиры уносились куда-то вдаль, пролет за пролетом, остановку за остановкой, как и она сама.

На Патриарших пустынно, только дворники шаркали метлами, а по закоулкам ползли поливальные машины. В воздухе пахло летом, свободой и… надеждой.

Найк снова пригласил ее на выходные к себе под Тулу. Выходные через два дня. Она поедет.

Всякий раз по дороге к нему Надя едва могла поверить, что подобное происходит с ней. Нет, нет, одергивала она себя, не надо так думать, не надо. Это все происходит с ней и больше ни с кем. Все нормально.

Она вынула из сумочки ключи, которые ей доверил Найк, ее пальцы дрожали, когда она вставляла ключ в дверь зала, стоило лишь представить, какая ценность скрыта там, внутри. Но уже скоро она завершит работу над экспозицией и вернет ключи Найку.

Войдя в зал, Надя бросила сумку на стул возле двери, включила свет, но плотные жалюзи поднимать не стала. Лицо ее расплылось в довольной улыбке — получается просто здорово. Цель, которую ставит перед собой Найк, устраивая эту выставку, будет достигнута, это ясно. Над чем предстоит еще потрудиться, так это над светом, над освещением экспонатов. Работать со светом ее научил Стасик.

— Обрати внимание, — говорил он ей, — как умело и, я бы сказал, даже ловко святые отцы владеют мастерством постановки света. Самая простая икона кажется значительной, если расположить свечи так, а не иначе. Важно и то, какие свечи горят перед иконой — толстые или тонкие, из какого воска, и если с примесями, то тоже — с какими. Это целое искусство, Надя. Я постиг его и готов поделиться с тобой. Кроме меня, тебя никто не научит, — самоуверенно заявлял он.

Конечно, экспонаты, с которыми она сейчас работает, совершенно другого толка. Арбалеты — это оружие, известное веками в разных странах мира, оно позволяло мужчинам в прежние времена ощущать свою силу, обретать могущество. Найк Гатальски собирал арбалеты многие годы. У него в коллекции есть оригиналы французской, итальянской, немецкой работы, есть копии, но выполненные так мастерски, что только специалист ее уровня способен разрешить сомнения дилетантов и с полной уверенностью заявить: это копия. Например, арбалет XV века, с которым король Франции Людовик XII охотился на…

Надя посмотрела в середину зала, туда, где на постаменте помещалась стеклянная витрина, похожая на аквариум. В свете ламп зеленый бархат мерцал и переливался… пустотой.

Надя почувствовала, как ноги стали ватными, руки онемели, холодный пот выступил на лбу, а тело покрылось жаркой испариной. Ее шея затекла, улитка из волос давила затылок. С трудом подняв руку, Надя потянулась к черепаховой заколке, ей казалось, что тяжесть в голове из-за собранных на затылке волос. Освобожденные волосы рассыпались по плечам, но Надя не испытала никакого облегчения. Она заставила себя подойти к витрине. От арбалета на бархате остался след — ворс примялся под тяжестью лежавшего оружия.

Но самого оружия не было. Арбалет исчез.

Сквозь опущенные жалюзи настойчиво пробивалось солнце, самый упорный оранжевый луч, как показалось, с укором уткнулся в пустоту, мол, так старался, а зачем? Где золото и серебро?

За окном прошуршала машина и следом залилась соловьем сигнализация другого автомобиля. Раздался резкий детский смех, потом рев.

Надя подняла глаза от мерцающей пустоты — свет она уже установила над главным экспонатом и осталась довольна собой, но это было вчера. Сегодня, сейчас, ничего, кроме панического ужаса, она не испытывала.

Потом осторожно, с опаской, Надя обвела взглядом маленький уютный зал. Что еще пропало?

Не отрываясь, она обшарила глазами стенды, прошлась по витрине, в которой лежали миниатюрные копии арбалетов. Все на месте. Цел и старинный английский лук, который она выставила для того, чтобы люди сами смогли увидеть, чем отличаются привычный для глаза лук и непривычный арбалет. Сразу видно — у арбалета есть мощное ложе, которого нет у лука. Арбалет, в общем-то, похож на ружье с тетивой.

Когда она делала эту экспозицию, в ушах постоянно звучали советы Стасика:

— Когда выстраиваешь экспозицию, имей в виду: больше всего человек не любит чувствовать себя невеждой. Зритель не должен думать на выставке, он должен проглотить то, что ему показывают. А проглотить не думая можно только тогда, когда заведомо вкусно. А вкусно — это когда понятно, что ты ешь.

Постепенно осознавая, что больше ничего не пропало, Надя попробовала дышать ровнее. В ушах уже не было резкого звона, который обычно предвещает потерю сознания. Надя никогда не теряла сознания, но полагала, что фраза «Прозвенел звонок» подходит для ее нынешнего состояния.

Надя глубоко вдохнула, потом еще раз. Легкие наполнились воздухом, в голове прояснилось. Она втянула воздух полной грудью и вспомнила слова Стасика:

— Дыши глубже — и выкрутишься из любой ситуации!

У него это получалось. Всегда.

А у нее?

Найк вытянулся во весь рост на жестком матрасе и открыл глаза. Он смотрел в потолок, который казался бесконечным. Как хорошо! Он улыбнулся, вспоминая, что всего два дня назад тоже смотрел на эти покрытые лаком балки, но только сквозь темные густые волосы, которые закрывали его лицо. В щелочку между прядями он все же ухитрялся увидеть ее лицо. Она была хороша, гораздо лучше, чем все женщины, которых он знал. Как правильно он поступил, что решил — и давно, почти в детстве — непременно найти себе русскую жену. До сих пор, а ему исполнилось тридцать пять, он холост.

Надя ничего общего не имеет с его прежними привязанностями. У него была Нэнси с индейской кровью, которую он нашел в Скотт Вэлли, Хуанита Эспиноса с мексиканской кровью — ее он отыскал в университете Беркли, где учился экономике, и огромная черная дева Зозо Махласела из Южной Африки, потрясающая любовница, которую он увидел в Атланте, в офисе большой компании.

Но ни в одной из них он не нашел того, что в Наде, — чистой страсти, полной самоотдачи и не только физиологической, а иной, для определения которой он пока не мог подобрать слов.

Найк откинул одеяло и усмехнулся. Да, тело помнит ту ночь. И хочет повторения — это очевидно, слишком очевидно. Он закинул руки за голову.