Да, да, на Патриаршие собиралась заехать Татьяна Федорина, снова вспомнила Надя и неожиданно для себя скривила губы. Между ними никогда не было особенно нежных чувств, Татьяна женщина с довольно тяжелым характером, но, наверное, без такого характера она не смогла бы открыть свой бизнес и уж тем более сохранить его и развить.

Многие открывали частное дело в начале девяностых — прямо как чумой всех косило, — бежали из музея, устав от столов, за которыми сидели, от надоевших коллекций, от свар дамского коллектива. Если и попадались в отделах мужчины, то коллеги-женщины их таковыми не считали — мужчина с зарплатой музейного работника не был вожделенным героем сновидений.

А потом кое-кто перевел стрелки бизнеса, вынужденно, конечно, на торговлю чем не попадя, кто-то вернулся обратно под каменные своды. Но Татьяна Федорина на зависть всем — только вверх и выше. Она из тех, кто никогда не изменяет себе. Даже если ей изменяет собственный муж, добавила Надя мысленно. О ее семейном деле знали все кому не лень. Уж слишком крупной фигурой был ее муж и в прежние времена, а сколько у него женщин, вряд ли кто мог сосчитать. Но они с Татьяной не разводились. Впрочем, Надя не осуждала ни ее, ни его. Она хорошо помнила свою жизнь со Стасиком и считала, что если семейную пару не устраивают отношения, которые сложилась, то их прерывают. Если они не делают этого, значит, на то есть особые, только им известные причины.

Надя уже работала на Татьяну и не могла пожаловаться. В последний раз она делала для одной немецкой фирмы экспозицию ножей. Все остались довольны. В общем-то, деньги, которые она набрала на Италию и которые слизнул своим розовым язычком Маркиз Второй, и были гонораром за ту работу.

В метро она читала газету, которую ей сунула какая-то тетка на входе, да так настойчиво, что Надя не смогла увернуться. От объявлений пестрило в глазах, и, выходя из метро, Надя с облегчением бросила газету в урну.

Надя открыла дверь зала своим ключом и вошла. Теперь всякий раз она с тревогой обводила взглядом витрины и стенды, хотя чувствовала, что больше ничего не пропадет. Но откуда такая уверенность? Ведь и в ту Ночь весь коридор должен был стоять на сигнализации?

Татьяна Федорина подкатила к подъезду через час с небольшим. Ее привез шофер на «ауди» темно-синего цвета.

— Привет, дорогая! — Влетела она в зал. Обдавая крепким восточным ароматом духов, чмокнула воздух возле Надиного уха и, прошуршав длинной цветастой юбкой в испанском стиле, по-хозяйски устремилась в самый центр зала. — Ну как? Навела полный парад среди этих дедушек славного оружия?

— Как видишь, осталось несколько штрихов.

— Так, вижу, вон там пустота. — Она кивнула на стену возле окна.

— Там ничего не будет, драпировка для фона.

— Ясно. А здесь, насколько я понимаю, кто-то повалялся, но ты его выпроводила. Не сочла достойным? Да?

Надя вздрогнула, хотя знала, что опытному глазу Татьяны будет ясно, что бархат предназначен для чего-то значительного. И этого значительного нет.

— Нельзя узнать, что тут будет, а? — Татьяна уставилась на Надю. Ее подведенные глаза, казалось, хотели вызнать что-то еще, другое… Но заниматься размышлениями было некогда, и Надя просто сказала:

— Тайна клиента.

Татьяна засмеялась.

— Но клиент-то он мой, — на ходу бросила она. — Ну ладно, я не настаиваю. Главное, чтобы он остался доволен. Надеюсь, ты стараешься. Очень? Только смотри, не переусердствуй.

Надя почувствовала, как по спине пробежали мурашки, а во рту стало горько. Она быстро одернула себя. А в чем дело? Она взрослая женщина, не связанная ни обязательствами, ни узами с кем-то, она вольна распоряжаться своим временем — у нее между прочим отпуск — и собой.

— Ты лучше скажи, как твоя Ульяна? Уже приехала на каникулы из прекрасного далека?

Надя знала, что только на этот единственный вопрос ответ Татьяны бывает искренним и предсказуемо честным. Дочь ее на самом деле редкостная девочка. Природа наградила ее математическим даром, он обнаружился рано, а потом началась полоса успеха — Олимпиады, награды и, наконец, учеба в Кембридже.

Татьяна расплылась, как масленичный блин.

— Я думаю, англичане настоящие придурки. Сейчас какой месяц на дворе? Уж осень скоро, а мое золотце все еще держат на привязи. Можешь себе представить? Я каждый день слежу за погодой в Кембридже, могу выстроить кривую температуры в этом городишке лучше всякого синоптика. Должна сказать, там сейчас жарче, чем в моем павлодарском детстве…

— Ты жила в Павлодаре? — Надя вскинула брови от такой неожиданности.

— А ты не знала, что я выросла не возле Никитских ворот? Ты мне льстишь, коллега, по-моему, моя провинциальность так и прет, как ни старайся засунуть ее куда подальше. Ты думаешь, мой доблестный папаша словил бы генеральскую звезду на погоны в Измайлово? Не шути, подруга.

— Хочешь кофе? Чаю? — предложила Надя.

— Я бы сказала, чего я сейчас по-настоящему хочу, но у тебя этого нет.

— А может, есть?

— У тебя нет водки. А у меня свободного времени.

— Водки нет, верно. Кстати, Найк… господин Гатальски интересовался, разосланы ли приглашения на вернисаж, — спохватилась Надя.

— Найку… Господину Гатальски, — Татьяна скопировала интонации Нади до тонкостей, — передай, что ему не пристало сомневаться и задавать дурацкие вопросы. — Внезапная вспышка злости удивила даже саму Татьяну. — Ой, извини. Ничего, ничего не надо ему передавать такого. Конечно, все разослано, все готово. Мои службы уже запасли и вина, он просил красного калифорнийского. Так что знай наших. Он хотел только красного, говорит, оно цвета чешских гранатов.

Надя покачала головой.

— Изысканное желание. Но если кто-то захочет белого вина…

— Пускай обесцветит перекисью водорода, — фыркнула Татьяна, потом снова спохватилась: — Ну прости, Надюха, никак не могу избавиться от солдафонской грубости. Верно говорят, что ребенок воспитывается до пяти лет, а дальше все без толку, хоть палкой по голове. Меня растили отцовские денщики. — Татьяна подмигнула, снова чмокнула воздух возле Надиного уха, и через секунду дверь зала захлопнулась.

Сегодня настроение у Нади было гораздо лучше, чем в последние кошмарные дни. Более того, этой ночью она сможет наконец выспаться — Алексей сказал, что горностаевый хвостик в сердце из герба Анны Бретонской он доделает дома тончайшими резцами. А потом ему останется только чуточку «состарить» металл и дерево.

Надя обвела глазами зал, он выглядел очень уютно, располагающе, уважительно по отношению к зрителям: им не надо метаться у порога, решая, откуда начать осмотр. Надя выстроила экспозицию в таком порядке, что на уровне подсознания человек с легкостью решает: ну конечно, надо увидеть то, что в центральной витрине, а завтра в ней станет красоваться и притягивать восторженные взгляды арбалет короля Людовика XII.

А потом сам собой взгляд зрителя упадет на царственный лук на стенде поодаль. Надя уверена, что каждый захочет сравнить до мелочей, чем отличаются эти два великолепных в своем роде образца.

Лук на фоне арбалета выглядит громоздким и неудобным оружием, его тетиву натягивают только рукой, а тетиву арбалета — специальными приспособлениями со смешным названием «козья нога», это гораздо удобней. Стреляют из арбалетов разными снарядами — металлическими пулями, камнями, глиняными шариками. Надя разместила их на отдельном стенде.

Ну что ж, выдохнула она, почувствовав, как сердце забилось, но уже не в тревоге, а в радостном ожидании. В прошлый раз, когда Алексей укладывал свои инструменты, собираясь уезжать от нее, она так умоляюще посмотрела на него, что тот решил ее успокоить.

— Все в порядке, Надежда Николаевна, я буду вашим сторожем, телохранителем и кем угодно, больше ничего не случится с драгоценнейшим экспонатом, я обещаю.

— Алексей, и пообещай сказать, сколько я тебе должна.

— Не рассчитаетесь, дорогая Надежда Николаевна. Нет цены тому, что я для вас сделал, — с торжественной иронией в голосе произнес он.