— Зятек! — послышался вдруг женский голос.

— Это моя свояченица, младшая сестра жены, — объяснил приверженец Новой партии и поспешил к решетке.

Кудрет проводил его взглядом и, увидев женщину, почувствовал, как сладко замерло сердце. Боже, какие глаза! Огромные, полные страсти, они не отрываясь смотрели прямо на него. Вся она была довольно приятной — не красавица, но тем не менее сразу привлекала к себе внимание. А глаза, — глаза так и звали к себе, так и манили; они светились умом и в то же время какой-то отчаянной решимостью.

— Кто это? — ничуть не стесняясь, спросила женщина, кивнув в его сторону.

Зять, хоть и был неравнодушен к свояченице, однако виду не подал, что ревнует, и очень спокойно ответил:

— Какой-то бей-эфенди.

Но женщина была не из тех, от кого можно так просто отмахнуться.

— Кто же он все-таки?

— А тебе что?

— Интересно, в чем его обвиняют.

— Похоже, он тебе приглянулся?

— Не болтай! Скажи, в чем его обвиняют.

— Откуда мне знать? Ведь его только что привели.

— Спросил бы.

— Спросить не успел, но думаю, его обвиняют в том же, в чем и меня.

— Гм… А из какой он партии?

— Не знаю, не знаю. Ты лучше послушай, что я скажу тебе. Сходи к адвокату и сразу дай денег, если потребует. Скажи, что свидетелей не нашел. И еще скажи… Да ты меня не слушаешь!

— Слушаю, слушаю, — ответила женщина, не сводя глаз с нового арестанта.

— Так вот, отдашь ему деньги, а потом возьмешь у сестры.

— Передай этому бею-эфенди, чтобы вступал в нашу партию.

— Прямо так и сказать?

— Так и скажи: свояченица, мол, зовет тебя в нашу партию.

С лица зятя долго не сходила улыбка:

— Ну и шальная ты, сойка!

— Смотри не забудь передать!

— Передам, передам… Только выполни все в точности, как я велел. Главное — про деньги адвокату помни!

Но женщина не уходила, продолжая смотреть на Кудрета.

Мужчина вернулся, сел и сказал:

— Бойкая бабенка. За словом в карман не полезет. Интересовалась, из какой ты партии.

— Что же ты ответил? — глотнув слюну, спросил Кудрет и подумал: «Когда-то Сэма так же на меня смотрела и так же улыбалась».

— Ответил, что не знаю. А она говорит: тогда скажи ему, пусть вступает в нашу. Вообще-то она недолюбливает людей из других партий. Но ты ей, кажется, понравился… — Он улыбнулся грустно, но добродушно, сверкнув своими золотыми зубами.

Кудрет пользовался успехом у слабого пола, но ни за что не решился бы вот так сразу атаковать приглянувшуюся ему женщину. Да еще где — в жандармской приводной комнате!

Зять ее, видимо, задавшись целью выставить свояченицу в лучшем свете, болтал без умолку:

— У бедняжки был муж. Заядлый мотоциклист. С виду не такой шикарный, как ты. Но чем-то он был похож на тебя. Приехал он как-то в этот город и здорово набрался в ресторане. Может, знаешь, большой такой ресторан в самом центре? Вышел ночью и покатил на своем мотоцикле. Прохожие, видя, как он мчится, только охали: «Самоубийца!»

— Ну а дальше что? — спросил Кудрет, которого вдруг заинтересовала эта история.

— Дальше… Никому не приведи аллах такого! Дорога в нашу касабу проходит через горы. Пропасти — побольше минаретов. Вот он спьяна на повороте и…

Мужчина вздохнул, вынул пачку «Енидже» и протянул Кудрету. Они закурили и умолкли, словно молчанием хотели почтить память погибшего…

— Ну а потом? — немного погодя вновь спросил Кудрет.

— Потом свояченица словно обезумела и убежала куда-то в горы. Не приведи аллах такого! Не ела, не пила, стала что твой мертвец — кожа да кости. Но раньше времени смерть ведь не приберет… И в один прекрасный день свояченица вернулась. С утра до вечера плачет или грустные песни поет. Спрячется от глаз людских в укромное местечко и голосит. Люди, сведущие в таких делах, говорили: пусть выплачется, со слезами весь дурман выйдет. А не выйдет — беда! Так прошло несколько месяцев… Потом взяла ее к себе одна женщина, по имени Зарифе-хафиз[20], духовная наставница. Что-то там шептала, ворожила, снова шептала и спасла бедняжку. С тех пор свояченица целыми днями пропадала у этой Зарифе-хафиз. Потом узнали мы, что она вступила в ее секту. А почему, собственно, не вступить? Женщинам это не запрещено. Ей надо было заняться чем угодно — религией, аллахом, Кораном, — только бы забыть о своем горе. И она забыла. Даже стала интересоваться «демократией» и всякими там партиями. Кончилось тем, что она вместе с баджи[21] Зарифой вступила в женскую секцию нашей партии. Послушал бы, как она говорит! Уши развесишь…

В полдень всех, в наручниках, отправили в тюрьму. Для Кемаль-аги и «ревизора» вызвали такси. Помещик хоть и обвинялся в нелояльном отношении к властям, но в суд из прокуратуры и обратно ездил только на такси.

Автомобиль остановился у тюремных ворот.

Пока двое жандармов с винтовками выбирались из машины, Кемаль-ага рассчитывался с таксистом.

— Прошу вас, разрешите мне! — Кудрет деловито полез в задний карман брюк, словно у него и в самом деле были деньги.

— Погоди! — Кемаль-ага схватил его за руку. — Ты — гость. А я чуть не каждый день езжу сюда на такси.

Будь на месте Кудрета кто-нибудь другой, Кемаль-ага счел бы для себя оскорбительной попытку уплатить за него, даже полезть в карман за деньгами. Он ежегодно сдавал в аренду четыре с половиной тысячи денюмов[22] земли и слыл богачом. Но сейчас перед ним был не кто-нибудь, а истинный бей-эфенди, роскошно одетый, и помещик его простил.

— Прошу вас, — очень любезно обратился Кемаль-ага к новому знакомому.

— Нет уж, вы раньше, — ответил Кудрет.

— Прошу вас! — настаивал Кемаль.

Пришлось Кудрету выйти из машины первым. В сопровождении жандармов они вошли в проходную тюрьмы.

Дежурный принял шедшего впереди роскошно одетого господина за ревизора, он даже подумал, что это может быть председатель уголовного суда, генеральный прокурор или министр, и быстро вскочил на ноги. Но господин, вместо того чтобы смерить его взглядом и на ходу бросить несколько многозначительных слов, как и подобает важному чиновнику, скромно отошел в сторонку, а жандарм, наклонясь к дежурному, шепнул, что шикарный господин — арестованный.

— Выходит, и вас придется обыскивать?

— Разумеется, раз так положено! — ответил Кудрет и поднял руки.

Дежурный небрежно обыскал его и не удержался от вопроса:

— В чем же вас обвиняют?

— Меня оклеветали, — коротко бросил Кудрет.

— Э, бывает. Да поможет вам аллах!

Тюремный двор гудел, как потревоженный улей. Они прошли через него и стали подниматься по крутой лестнице. Ступеньки ее жалобно поскрипывали, и скрип этот напомнил Кудрету здание вилайетского управления, давно отслужившее свой век, в котором он побывал в свой прошлый приезд.

— Эфендим, — обратился он к Кемаль-аге, — по-моему, мы — люди конченые. Вы только взгляните на эту лестницу. Она уже стонет, а не скрипит. Позор!

Кемаль-ага покачал головой.

— Жалуется на свою судьбу, бедняга.

— На что же именно?

— Известно на что. Старики рассказывают, будто один паша, губернатор вилайета при султане Хамиде[23], выстроил это здание для своей драгоценной особы и всячески его разукрасил. Эх, жизнь! Одни трудятся, другие живут…

Миновав коридор с таким же ветхим, скрипучим полом, они вошли в комнату, где, склонившись над регистрационной книгой, сидел тюремный писарь — долговязый и с виду нервный молодой человек. Он даже не соблаговолил взглянуть на вошедших и, не меняя позы, зло рявкнул:

— Что нужно?

Ответа не последовало. Тогда писарь нехотя поднял голову и тут же вскочил: он узнал одного из вошедших, который как-то в вилайетском управлении поразил его великолепием своего костюма.