И он ушел.

Театрал опустился на стул.

— Что за народ эти актеры! Не могут оценить значения бухгалтерии в театре. Ослы! Впрочем, я и не собирался брать такого в свою труппу. Можно ли ему что-либо поручить? Как с ним работать?

Он встал и, взяв под руку оставшегося товарища, сказал:

— Заплати за чай и запиши. Когда мы организуем театр, вычтешь.

До тех пор пока не устранят всякого рода трудности и не наведут порядка, мы постоянно будем нервничать, злиться, ссориться. Я вижу, как многие идут по улице, засунув руки в карманы брюк. И достаточно самого незначительного повода, неосторожно оброненного слова или жеста, чтобы тут же вспыхнула ссора.

Вчера в Каракёе я встал в очередь на маршрутное такси в Чагалоглу. Было холодно, моросил дождь. Не успевал подойти автобус, маршрутное такси или трамвай, как ожидающие бросались к нему со всех ног.

Очередь на такси все росла и росла. Ох уж эти такси! Большинство машин направляются к стоянке в Сиркеджи или Аксарае. Маршрут до Аксарая, должно быть, самый выгодный. Мост Эминеню — Аксарай. Как одолеешь дорогу от Ункапаны, минуешь Акведук, у Сарачханэ можно выключить мотор и катиться вниз до самого Аксарая, экономя бензин.

А если едешь в Чагалоглу, сначала надо перебраться через мост, потом ползти по сантиметру в час из-за пробок у мечети Ениджами. Водитель нервничает, а в конце концов получает пятьдесят курушей. Маршрут в Аксарай менее утомителен и более выгоден. А тут таксист и устанет, и денег мало заработает!..

Какой-то толстяк в черепаховых очках и в шляпе втиснулся в середину очереди. Раздались недовольные возгласы:

— Господин!

— Эй, уважаемый!

— Может, ваше превосходительство?

Не слышит, ноль внимания. Смотрит на море.

— Эй, ваше превосходительство! Тебе говорят!

Толстяк резко оборачивается:

— Что значит «эй»? К превосходительству так не обращаются. Как не стыдно!

Высокий мужчина раздраженно отвечает:

— Таким, как ты, и почище сказать можно!

Под общие смешки «превосходительство» выходит из очереди и направляется к высокому мужчине. Кажется, сейчас заревет и даст пощечину. Но, видимо прикинув, что высокий сильнее его, удаляется, презрительно покачав головой.

— Нахал, — говорит кто-то.

— А еще превосходительство, о приличии рассуждает… — добавляет другой.

— А что?

— Быть превосходительством уже неприлично.

Одна за другой подошли две машины, забрав из очереди десять человек. Среди счастливчиков оказался и толстяк в черепаховых очках. Должно быть, он обожает омлет, жаркое, фаршированные баклажаны и живет лишь для того, чтобы есть. Какой-нибудь председатель вилайетского или окружного отделения одной из правящих партий. Как бы там ни было — близкий к сильным мира сего. Такой не привык, подобно «босякам», утруждать свою смертную душу и умеет устроить свои дела раньше других. Пока я обдумывал это как тему для рассказа, подошла еще одна машина. Сели наконец мы, следующие пять человек из очереди. Холодно. Все дышат в ладони, согревая руки. Из приемника льется веселая танцевальная мелодия. Миновали мост. У мечети Ениджами попали в пробку. Попробуй проехать. Стоим почти у самого светофора. Зажегся зеленый свет. Сдвинувшись с места, машина вдруг резко тормозит.

— Ослеп, что ли? — кричит прохожий с мостовой.

— А ты куда лезешь, развалина? — орет шофер.

Начинается перепалка. В это время зажегся красный свет.

Наша машина рванулась вперед. И если бы прохожий не увернулся, быть ему под нашими колесами. «Развалина» грозит кулаком. Шофер доволен.

— А ну, жми, развалина! — кричит он.

Быстро миновав Бахчекапы, бывшее министерство юстиции, улицу Анкары, добираемся до губернаторства. Как раз в этот момент кончается танцевальная мелодия. Диктор, словно испугавшись чего-то, объявляет:

— Сейчас прозвучит музыка Рахманинова…

Шофер с раздражением выключает приемник. Я не нашел в этом ничего странного, ведь многие не любят классическую музыку. Но сидевший справа от меня мужчина спросил:

— Почему вы выключили радио?

Шофер взглянул на него в зеркальце:

— А что мы с тобой понимаем в Рахманинове?

Мужчина обиделся:

— Ты, может, и не понимаешь…

Шофер оборачивается:

— Разбираешься, значит.

— И тебе неплохо бы разбираться!

— Зачем?

— Машина, управляя которой ты зарабатываешь на хлеб, имеет отношение к системе знаний. Вот зачем!

Шофер промолчал, казалось, он был даже немного напуган.

— Что поделаешь, господин. Не понимаю я в этом ничего. Известное дело, для этого нужно учиться.

— Дело скорее не в образовании, а в привычке. Еще не началась музыка, а ты уже выключаешь. Конечно, никогда не сможешь понять. А не поняв, разве полюбишь? И потом, зачем это ты навешал на зеркало всякую ерунду — голубые бусы, черепаховый панцирь?

Сидевший рядом со мной мужчина усмехнулся:

— От сглаза.

— Если бы тот, кто делал машину, считал, что без всего этого не обойдешься, то нацепил бы все эти штучки еще на заводе.

В Чагалоглу он вышел.

— Умник, — сказал, глядя ему вслед, шофер.

— Чего же ты ему это не сказал в лицо? — спросил я.

Он смутился:

— Кто его знает, брат. Может, он из полиции или из командосов[94]. Зачем лезть на рожон?

Сиверекиец[95], запыхавшись, ворвался в кофейню.

— Ага! — закричал он, обращаясь к игравшему в карты хамалбаши — старшине грузчиков. — На складе работают другие грузчики!

— Не может быть, брат, — хладнокровно сказал старшина.

Сиверекиец опешил. Он был уверен, что, услышав такое, хамалбаши бросит карты и выскочит из-за стола.

— Ослепнуть мне, ага, если я вру…

— Мы же сторговались по две с половиной лиры за тонну и должны завтра утром начать работу. Откуда же появились другие грузчики?

— Не знаю, появились вот. Пойди сам посмотри!

Хамалбаши не очень-то поверил принесенному известию — сиверекиец считался бестолковым среди грузчиков. «Вряд ли Рефик-бей, хозяин склада, нарушит уговор», — решил он, но все-таки встал, надвинул на брови кепку, поправил наброшенный на плечи темно-синий пиджак и вышел из кафе.

На улице его окружили грузчики, которые уже знали о случившемся. Что же, он должен принять меры, это его, хамалбаши, обязанность подыскивать работу, торговаться, защищать интересы рабочих.

— Как же теперь быть, ага? — продолжал волноваться сиверекиец.

— Что «как быть»? — Старшина нахмурил брови и строго посмотрел на сиверекийца.

— Да с чужими грузчиками?

— Не беспокойтесь, — раздраженно ответил хамалбаши, — пока я жив, чужие грузчики на этом складе работать не будут. Разве мы ходим в другие кварталы, разве кому-нибудь цены сбиваем? Разве это подобает настоящим мужчинам?

— Аллах есть! Нет, не подобает… — дружно поддержали его грузчики. Их лица и руки были черны, одежда покрыта ржавчиной.

— Ну ладно, сейчас пойду разузнаю! — пообещал хамалбаши и быстро зашагал по набережной в своих желтых йемени[96].

Пройдя метров двести, он остановился в широких воротах склада железного лома «Истикбаль». Там стояла пыль столбом. Какие-то люди наполняли железным ломом плетеные корзины, взвешивали их, затем подтаскивали к стоящей у берега барже и сваливали на нее груз.

Толстолицый, широкозадый хозяин склада, увидев в воротах хамалбаши, сразу все понял. Тот стоял, заложив руки за спину и сдвинув брови; кончики его усов нервно подергивались.

— Здорово, ага! — подошел к нему хозяин.

— Что это? Что здесь происходит? — не отвечая на приветствие, зло спросил хамалбаши.